DOI: 10.31860/0131-6095-2021-4-103-108

© М. В. Безродный (ФРГ)

ИЗ КОММЕНТАРИЯ К «ПИКОВОЙ ДАМЕ»: 11-16¹

11

После того как Чаплицкий, проигравший около трехсот тысяч, был посвящен в тайну верных карт, он поставил на первую карту пятьдесят тысяч и выиграл соника; загнул пароли, пароли-пе, — отыгрался и остался еще в выигрыше...

Выиграть соника означало выиграть сразу: при вскрытии банкометом первой же пары карт оказывалось, что их достоинства различны и достоинство выпавшей налево совпадает с достоинством той, на которую поставил понтер.² Пассаж загнул пароли, пароли-пе, — отыгрался, позаимствованный из мемуаров Казановы (где: «загнул пароли, пароли-пе, сделал ставку и вернул все золото, что проиграл»³), нуждается в более пространном разъяснении.

Чтобы производить наличный расчет только по окончании игры, размер ставок обозначали при помощи пароли — загибания угла карты и пе — перегибания карты параллельно краю.⁴ В обоих случаях размер ставки удваивался, но в первом случае удвоение распространялось на сумму первоначальной ставки, а во втором не распространялось. Чистый выигрыш понтера мог составить: при загибании одного угла — три куша, двух углов — семь кушей, трех углов — пятнадцать, четырех углов — тридцать один.⁵ При перегибаниях карты возможный выигрыш оказывался скромнее (три, шесть, двенадцать, двадцать четыре), зато в случае проигрыша понтер сохранял деньги, с которыми вступил в игру. Прием пароли-пе представлял собою удвоение не всей суммы, которой располагал понтер, выиграв пароли,⁶ а только суммы предыдущего чистого выигрыша.⁷

Нижеследующие примеры позволят представить себе, как эти приемы применялись: «...он стал просить меня, чтоб сделать маленький банк. Все другие тож желали играть. <...> Один маркиз сидел без игры, сказывая, что он отроду ни в какую игру не играл. Наконец ему скучно стало. Он вынул руспони (золотая монета ценою в три червонца) и сказал: я хочу это проиграть, но не знаю ни как играют, ни как считают. Ему сказали, чтоб он поставил червонец. Карта ему выиграла. Ему говорят: загни угол. Он загибает. Карта выиграла. Ему говорят: загни другой. Он загибает. Карта выиграла. Тут никто ему ничего не советует. Я сам загнул третий угол <его карты>. Карта выиграла. Мне жаль стало заплатить пятнадцать червонных. Я перегнул карту его пополам, думая, что убью. Она выиграла. Я стасовал карты и перегнул еще. Она выиграла. Я разгорячась перегнул еще. Она выиграла. Я в пущей горячности перегнул еще. Она выиграла. Меня бросило в пот. Я остановился. Маркиз, ничего не понимая, спрашивает: что сделалось? Стали считать и сказали ему, что он выиграл двести сорок червонных»;⁸ «Ирмус. <…> Я еще поставлю. Вольмер. Напе. Ирмус. Нет. пароля. Игроки. Славно! Томской. Не лучше ль на пе. Вольмер. Эй... вернее, без проигрыша. Ирмус. Если бы я боялся проигрыша, то бы не играл... идет пароля.<...> Вольмер. Неужли еще? Ирмус. Да. Вольмер. Пароля пе. Ирмус. Нет. <...> Два угла. Игроки. Лих! Чекалинский. Вот герой!».⁹

Вернемся к реваншу Чекалинского. Поставив 50 тысяч и выиграв, он загнул пароли, т. е. поставил 100 тысяч. После второго выигрыша в его распоряжении оказалось 200 тысяч. Из них он поставил 150 тысяч, перегнув карту (пароли-пе), и выигрыш составил 300 тысяч, иначе говоря, он отыгрался и остался еще в выигрыше, раз до того проиграл не 300 тысяч, а около трехсот тысяч. Отчего же, играя в третий раз, он перегнул карту, а не загнул второй ее угол, чтобы выиграть 400 тысяч? Оттого, что доступ к тайне предоставлялся, во-первых, только тому, кого игра в карты разорила, и, во-вторых, только для того, чтобы он отыгрался, а не обогатился.¹⁰

Эти условия Томским не упомянуты, но поддаются реконструкции при анализе игры Чаплицкого.¹¹ Ни одно из них не будет выполнено, когда тайной верных карт воспользуется Германн, и наказанием за алчность — гнуснейший из пороков, по мнению обремененного долгами автора, — станет безумие.¹²

12

Эпиграф к третье главе: Vous m’écrivez, mon ange, des lettres de quatre pages plus vite que je ne puis les lire. Переписка (Вы пишете мне, мой ангел, письма в четыре страницы столь часто, что я не успеваю их прочесть) напоминает слова Пушкина в переписке с женой: «Оно [твое письмо] обрадовало меня, мой ангел — но я все-таки тебя побраню. У тебя нарывы, а ты пишешь мне четыре страницы кругом.¹³ Как тебе не совестно! Не могла ты мне сказать в четырех строчках о себе и о детях».¹⁴

Этот упрек — реминисценция письма Вольтера к Дамилавилю: «Дорогой брат, Вы меня изумляете. Мыслимо ли, будучи больным и обремененным делами, писать письма в четыре страницы? У меня, который ничем не обременен, едва станет сил на сочинение короткой записки».¹⁵ Тема четырехстраничных писем у Вольтера не редка: своих корреспондентов он просит присылать ему такие и благодарит за них.¹⁶

13

Отмечалось сходство эпизода белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним с рассказами матери Пушкина о явлении ей в 1800-х призрака умершей родственницы, запечатленными в мемуарах пушкинского племянника: «Женщина эта, как показалось моей бабке, не шла, а скользила, как бы на коньках. <...> Странное же существо <...> скользя по полу, опять как бы на коньках, исчезает. <...> Загадочное существо <...> проскользнуло три раза вокруг комнаты и исчезло, как бабке показалось, в стене».¹⁷ Стоит, однако, учесть, что эти истории мемуарист слышал в пересказе (когда бабка умерла, ему было полтора года), а вот «Пиковую даму» читал.¹⁸

Как бы то ни было, до «Пиковой дамы» образ скользящего привидения в русской словесности не встречается. В отличие от английской, где он знаком уже елизаветинцам.¹⁹ В 1824 году Мэри Шелли назовет его старомодным,²⁰ а Вашингтон Ирвинг, пародируя готический слог, напишет: «a figure all in white glided in».²¹ Правда, в русских переводах этого места скольжение отсутствует («в комнату вошла человеческая фигура, вся в белом»,²² «человек в белой одежде предстал посреди комнаты»,²³ «и явилось белое привидение»²⁴), но автор «Пиковой дамы» читал Ирвинга во французском переводе, где: «une figure toute vêtue de blanc se glisse dans la chambre».²⁵

14

Допрашивая графиню, Германн вынул из кармана пистолет. Поскольку карманов в офицерских панталонах не было, а «спрятать массивный, тяжелый пистолет²⁶ в кармане сюртука „петербургского покроя“ было невозможно»,²⁷ речь идет о портативной модели, которая умещается в сюртучном кармане.

Читатели «Пиковой дамы», следившие за новинками романистики, могли припомнить, что Жюльен Сорель, отправляясь на ночное свидание с мадемуазель де ЛаМоль и опасаясь, что его попробуют схватить, перезаряжает карманные пистолеты, с которыми не расстается, и сходную предусмотрительность проявляет Рафаэль де Валантен, собирающийся провести ночь в доме графини Феодоры: за неимением романтического кинжала он вооружается английским перочинным ножичком, надеясь, что подозрений это орудие литератора в случае обнаружения не вызовет, а защиту обеспечит.

15

По поводу фрагмента В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну было высказано следующее соображение: «Во всем этом отрывке самой непонятной с первого взгляда является усилительная частица даже. Почему выделена Лизавета Ивановна? Почему повествователь находит удивительным, что именно ее поразило сходство Германна с Наполеоном, раз „профиль Наполеона“ уже раньше она усмотрела в образе Германна? Два понимания возможны. Одно — такое: по замыслу автора, Германн действительно должен был очень походить на Наполеона. Ведь даже Лизавета Ивановна, разбитая, потрясенная, в своей мучительной горести поразилась этим сходством. В таком случае частицей даже автор подчеркивал бы объективную близость Германна к Наполеону и косвенно — всю глубину горестного разочарования бедной воспитанницы. Однако Германн, как и позднее Раскольников у Достоевского, хотя и глядел в Наполеоны, но не дошел до них. Остается другое понимание: за частицей даже скрыта авторская ирония. Повествователь оставляет неопределенной субъективную окраску фразы: „В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона“. Комментирует ли эта фраза позу Германна только с точки зрения автора, или же она говорит только о том, что видела Лизавета Ивановна, подняв на Германна свои заплаканные глаза? Оба смысла сосуществуют в ней. Ведь признанье Германна в убийстве старухи и даже название „чудовище“, брошенное Германну Лизаветой Ивановной, вообще весь ореол убийцы и разбойника могли только увеличить сходство Германна с романтическими героями («Корсар» Байрона) и в их числе — с Наполеоном, а не затемнить его в сознании Лизаветы Ивановны. Следующим предложением и частицей даже перед именем Лизаветы Ивановны автор слагает с себя долю ответственности за сравнение Германна с Наполеоном. Таким образом, здесь открыт путь к ироническому развенчанию мнимого Наполеона. Но оно происходит не сразу. Выходя от старухи, Германн действительно ведет себя Наполеоном».²⁸

Возможно и третье понимание: частица даже относится не к последующему объекту (Лизавету Ивановну), а к предшествующему сказуемому (поразило); ср. подобное употребление этой частицы у Пушкина: «Они клевещут даже скучно»; «...мысль не сдержать своего слова не пришла даже ему в голову»; «Позволяю, прошу даже».²⁹

16

В сцене отпевания вокруг гроба графини стоят слуги в черных кафтанах с гербовыми лентами на плече и со свечами в руках.

«Гербовые» — цветов родового герба.³⁰ Словосочетание «лента на плече» (калька нем. Ас11зе1Ъапс1) нередко использовалось вместе с более употребительным «аксельбанты» (или «эксельбанты») и вместо него; например: «10 человек из домашних служителей в черных кафтанах, имея аксельбанты по гербу из лент <.> По сторонам кареты шли с каждой по два служителя в черных кафтанах, имея на плече аксельбанты из лент.»;³¹ «...лакеи в черных кафтанах с аксельбантами из лент по цвету герба»;³² «Шесть лошадей тащили дроги; на них, под богатым балдахином, качался роскошный гроб княгини Татьяны Сергеевны. Сотни факелов, разноцветные ленты на плечах прислуги, разноцветные гербы на лошадях, пестрота толпы и, наконец, бесконечная нить экипажей — все вместе составляло прекрасную картину»;³³ «Заливаясь слезами, выражая свое сожаление о кончине Пушкина, она шепнула мне сквозь слезы, кивнув головою на стоявших у гроба официантов во фраках с пучками разноцветных лент на плечах: — Voyez, je vous prie, ces gens: sont-ils insensibles?.. Хоть бы слезинку проронили!».³⁴

Мизансцена ‘старая графиня в окружении слуг с лентами’ напоминает описанную в начале второй главы: Три девушки окружали ее. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Поясное изображение «пиковой дамы» как бы заключено в рамку — зеркала в сцене одевания и гроба в сцене отпевания.