<strong>DOI</strong><strong>: 10.31860/0131-6095-2021-1-117-124</strong>

<em><strong>© С. В. Березкина</strong></em>

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ПОСЛАНИЕ С. П. ШЕВЫРЕВА К МОЛОДЫМ ПРОФЕССОРАМ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

В рукописях С. П. Шевырева (1806-1864), филолога, критика, публициста, поэта и переводчика, несмотря на большой интерес, проявляемый современными исследователями к его творческому наследию, остается немало неопубликованных сочинений, в том числе стихов «на случай», чаще всего на разного рода застолья, собиравшие видных представителей образованного московского общества. Стихи эти писались в канун подобных собраний или же непосредственно в «пиршественной» зале и достойны внимания, во-первых, как проявление живого общественного темперамента, который был свойственен Шевыреву, а во-вторых, как историческое свидетельство о событии, которое они освещают. Для публикации стихов «на случай» чрезвычайно важна точная дата: они могут быть интересны сами по себе, но без нее теряют не только соль, но порой и смысл. В этом отношении послание Шевырева «В народе, к знанию готовом...» представляет отрадное исключение, поскольку насыщено информацией, не оставляющей сомнения в том, когда оно было создано. Послание написано в начале 1836 года и является откликом на важное событие в жизни ученого сообщества всей России:

<strong>В народе, к знанию готовом, </strong>

<strong>Надежной младости полны, </strong>

<strong>Науку сеять в поле новом </strong>

<strong>Мы рано, </strong><strong>други</strong><strong>, призваны.</strong>

<strong>Науке русской много дела, </strong>

<strong>И жатва будет нам славна!</strong>

<strong>С утра до ночи станем смело </strong>

<strong>Бросать живые семена,</strong>

<strong>Да </strong><strong>взыдет</strong><strong> истина святая </strong>

<strong>На ниве русского ума, </strong>

<strong>Сынов России осеняя, </strong>

<strong>И да бежит пред нею тьма!</strong>

<strong>Ты наш </strong><strong>старшой</strong><strong>, ты нам поведай, </strong>

<p><strong>Как наша Русь жила-была, </strong></p>

<strong>И простодушною беседой </strong>

<strong>Нам оживи ее дела!</strong>

<strong>Пандектов чтец — ты наш </strong><strong>Ириерий</strong><strong>!</strong>

<strong>Младой питомец </strong><strong>Савиньи</strong><strong>, </strong>

<strong>Ты — в римский разум настежь двери </strong>

<strong>Российским смыслом распахни.</strong>

<strong>А ты, латинян </strong><strong>однодомец</strong><strong>,</strong>

<strong>Ты с ними будто </strong><strong>тегит</strong>¹<strong> пил,</strong>

<strong>Заставь, чтоб Тацит, твой знакомец, </strong>

<strong>По-скифски</strong><strong> нам заговорил.</strong>

<strong>Юрист-философ! Ты ль обидишь </strong>

<strong>Народный ум в своих речах? </strong>

<strong>Ты в ясном свете то увидишь, </strong>

<strong>Что Гегель видел лишь впотьмах.</strong>

<p><strong>Толмач законов уголовных!</strong></p>

<strong>Да будет правдою Наказ!</strong>

<strong>Учи скорей прощать виновных, </strong>

<strong>Чем осуждать невинных нас!</strong>

<strong>Физиолог мудрый и глубокий, </strong>

<strong>О тайнах жизни и души </strong>

<strong>Ты написал трактат высокий: </strong>

<strong>Так не ленись же и пиши.</strong>

<strong>Ты — честь своих и зависть немцев!</strong>

<strong>Нас славой русскою утешь! </strong>

<strong>Гони не наших, Иноземцев, </strong>

<strong>Врачуя нас, ты их зарежь!</strong>

<strong>Пируйте, </strong><strong>други</strong><strong>, и шумите, </strong>

<strong>Да осенит вас правды Бог! </strong>

<strong>Певца на пире помяните: </strong>

<strong>Он духом бодр, да телом плох.</strong>

<strong>В народе, к знанию готовом, </strong>

<strong>Надежной младости полны, </strong>

<strong>Науку сеять в поле новом </strong>

<strong>Мы рано, </strong><strong>други</strong><strong>, призваны.</strong>²

<strong>Беловой автограф заключается авторским примечанием: «Стихи, посланные вечером на пир к профессорам, праздновавшим свое профессорство. Сам был болен». Послание густо населено персонажами, у него фактически семь адресатов. Сведения о них, сообщаемые автором, сходятся как в фокусе на 1836 годе. Все профессора, о которых говорит послание и примечание к нему, молоды, как и тридцатилетний автор, адъюнкт (с 1833) Московского университета;</strong>³<strong> в стихе «Мы рано, </strong><strong>други</strong><strong>, призваны» второе слово подразумевает именно возраст героев. По-видимому, </strong><strong>ко</strong><strong> встрече с ними относятся записи от 4 и 8 февраля 1836 года в дневнике М. П. Погодина, еще одного профессора Московского университета, которые привел его биограф: «На блинах у Морошкина, — гласила одна из них. — Приятно разговаривать с нашею ученою молодежью».</strong>⁴<strong> Масленичная неделя приходилась в 1836 году на 3-8 февраля, когда, вероятно, и было написано это стихотворение.</strong>

<strong>Одновременное продвижение на московские кафедры целого ряда молодых профессоров позволяет видеть в послании приветствие не только счастливому повороту их личных судеб. </strong><strong>Шевырев</strong><strong> укрупняет проблематику текста, вводя в него образ «готового к знанию» народа. В оптимистичном призыве «смело бросать живые семена» в почву, в его надежде на славную «жатву» и большие дела «науки русской» звучит радостная весть о том свежем ветре, который пахнул в университетских аудиториях. </strong><strong>Шевырев</strong><strong> приветствует вступление в действие нового университетского устава 1835 года, определенное датой 1 января 1836 года. Все, кому адресовано послание, были утверждены в звании экстраординарных профессоров Московского университета 31 декабря 1835 года</strong>⁵<strong> (кроме хозяина, у которого они праздновали это событие и которого упоминал в своем дневнике Погодин, о чем мы скажем ниже). На должность ординарных профессоров молодые ученые были избраны несколько позднее, в 1837 году, однако само </strong><strong>положение и адъюнктов, и экстраординарных профессоров (еще до защиты ими докторских диссертаций) получило в новом уставе более прочное основание. Во втором семестре 1835/1836 учебного года все герои послания </strong><strong>Шевырева</strong><strong> были определены на соответствовавшие их научной специализации кафедры, для которых они готовились с конца 1820-х годов.</strong>

<strong>Устав 1835 года сохранял доступность университетов для всех сословий, за исключением крепостных крестьян, а также значительно расширял объем преподаваемых в университетах дисциплин, что способствовало дифференциации научных знаний и увеличению числа кафедр. </strong><strong>Были открыты кафедры российской и всеобщей истории (ранее они преподавались вместе со статистикой и географией), российской словесности и истории российской литературы (вместо кафедр «красноречия, стихотворства и языка российского»), истории и литературы славянских наречий и др. Новым уставом была проведена реорганизация преподавания на юридическом факультете (в соответствии с кодифицированным Сводом законов Российской империи 1832 года).</strong><strong> Количество кафедр, а значит, и профессоров было увеличено в университетах на треть, жалованье же профессорско-преподавательскому составу — в два с половиной раза.</strong>⁶

<strong>Чтобы все это воплотить в жизнь, Министерство народного просвещения осуществило ряд шагов, сделавших возможным формирование к середине 1830-х годов поколения молодых ученых высокой научной квалификации (организация Профессорского института в Дерпте, обучение молодых правоведов под руководством гр. М. М. Сперанского во II Отделении с. е. и. в. Канцелярии, заграничные стажировки). Оглядываясь на историю Московского университета в юбилейный для него 1855 год, </strong><strong>Шевырев</strong><strong> писал об этой стороне деятельности правительства: «Беспримерной щедроте монаршей, благоразумным действиям исполнителей великодушной воли государя не один университет московский, но и все русские </strong><strong>университеты обязаны тем значительным числом специальных русских ученых, которые поставлены теперь в решительную возможность возделывать науку в России и насаждать ее семена между своими соотечественниками».</strong>⁷<strong> </strong><strong>А. Д. Галахов (1807-1892) в своих «Записках человека» (</strong><strong>публ</strong><strong>. с 1847 года) с пиететом вспоминал о времени гр. С. Г. Строганова, попечителя Московского университета с 1835 года, когда университет приобрел «новых профессоров, молодых и талантливых, умевших поднять уровень высшего научного образования и возбудить в студентах не только любознательность, но и нравственные чувства, стремление к благородным идеалам».</strong>⁸<strong> Именно к этой когорте и принадлежали те, к кому </strong><strong>Шевырев</strong><strong> обращался в своем послании.</strong>

<strong>Назовем по порядку его адресатов. Исключением в ряду вновь испеченных профессоров был Федор Лукич Морошкин (1804-1857), выпускник Тверской семинарии (1823) и Московского университета (1828), отказавшийся после его окончания от обучения в </strong><strong>дерптском</strong><strong> Профессорском институте. Он начал службу в Московском университете в 1833 году адъюнктом на кафедре прав знатнейших древних и новых народов и в марте 1835 года был утвержден в звании экстраординарного профессора. Именно поэтому </strong><strong>Шевырев</strong><strong> называет его в послании «старшим». Постановлением от 31 декабря 1835 года Морошкин был утвержден в том же звании, но на новую кафедру гражданских законов. Предложение </strong><strong>Шевырева</strong><strong> поведать пирующим о том, «как наша Русь жила-была», было связано с темой его докторской диссертации «О владении по началам российского законодательства» (1837). Обращение к Морошкину в послании </strong><strong>Шевырева</strong><strong> отражает особость его натуры, охарактеризованную им в автобиографии (все они для «Биографического словаря...» писались от третьего лица) словами: «Он всегда благодарит Святое Провидение, что оно призвало его к жизни среди мужественного и славного русского народа, просветило его христианскою верою и наукою на служение церкви, престолу и отечеству»; </strong><strong>здесь же он утверждал, что «не рожден для чистой философии».</strong>⁹

<strong>Далее в стихотворении говорится о Никите Ивановиче Крылове (1807-1879), выпускнике Ярославской семинарии (1827), в 1829 </strong><strong>году</strong><strong> отозванном из Духовной академии для обучения правоведению во II Отделении с. е. и. в. Канцелярии, выпускнике Петербургского университета (1831), в том же году отправленном для «дальнейшего образования в науках юридических» в Берлинский университет. В Берлине молодые «русские ученые препоручены были личному руководительству знаменитейшего современного юриста» — упоминаемого в послании Ф. К. фон </strong><strong>Савиньи</strong><strong> (1779-1861), который стал для Крылова высочайшим авторитетом. В 1834 году Крылов защитил в Петербургском университете докторскую диссертацию и 31 декабря 1835 года был определен в Московском университете на кафедру римского законодательства и его истории.</strong>¹⁰<strong> </strong><strong>Шевырев</strong><strong> относит к нему в послании определения «Пандектов чтец» (имеется в виду систематизированный сборник извлечений из трудов римских юристов, являющийся важнейшей частью римского гражданского права) и «наш </strong><strong>Ириерий</strong><strong>» </strong><strong>(</strong><strong>подразумевается, скорее всего, </strong><strong>Ирнерий</strong><strong> (</strong><strong>ок</strong><strong>. 1050 — после 1125), болонский правовед, о значении которого для разработки римского права писал </strong><strong>Савиньи</strong><strong>)</strong><strong>.</strong>

<strong>«Латинян </strong><strong>однодомец</strong><strong>», отличавшийся особым изяществом своего жизненного облика и в совершенстве владевший латинским языком, — это Дмитрий Львович Крюков (1809-1845), выпускник со званием кандидата Казанского университета (1827), закончивший Профессорский институт в Дерпте, где защитил в 1832 году докторскую диссертацию на латыни о Таците («Тацит, твой знакомец»), затем слушавший лекции в Берлинском университете;</strong><strong> в 1835 году он начал преподавание в Московском университете и 31 декабря того же года был определен на кафедру римской словесности и древностей.</strong>¹¹

<strong>«Юрист-философ» — это Петр Григорьевич </strong><strong>Редкин</strong><strong> (1808-1891), выпускник </strong><strong>Нежинской</strong><strong> гимназии (впоследствии лицея) высших наук кн. А. А. Безбородко (1826), затем студент Московского университета, в 1828 году направленный в Профессорский университет и учившийся там до 1830 года; в 1831-1832 годах он был прикомандирован ко II Отделению с. е. и. в. Канцелярии, в 1832-1834 годах учился в Берлинском университете, где слушал лекции выдающихся ученых и, как указано в автобиографии, «у Гегеля логику и историю философии»,</strong>¹²<strong> автор первой в России работы о нем; в 1835 году начал читать лекции на кафедре энциклопедии или общего обозрения системы законоведения, 31 декабря 1835 года </strong><strong>утвержден</strong><strong> на кафедре энциклопедии законоведения и государственных законов.</strong>

<strong>В обращении </strong><strong>Шевырева</strong><strong> к Редкину сделан выпад против философии Гегеля. В конце 1820-х годов близкий </strong><strong>Шевыреву</strong><strong> круг «любомудров» оценивал «стремление к философии немецкой», распространяющееся в России, весьма позитивно, но только как «важный шаг» на пути к созданию русской философии. «Нам </strong><em><strong>необходима</strong></em><strong> философия </strong><em><strong>Наша</strong></em><strong> философия должна развиваться из </strong><em><strong>нашей</strong></em><strong> жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов </strong><em><strong>нашего</strong></em><strong> народного и частного быта», — писал И. В. Киреевский в «Обозрении русской словесности за 1829 год» (1830).</strong>¹³<strong> В 1836 году сходное воззрение </strong><strong>Шевырев</strong><strong> формулирует в виде жесткого неприятия того немецкого учения, которое все более и более овладевает умами русских людей: оно противопоставляется «народному уму», освещенному «ясным светом», как нечто — «что Гегель видел лишь впотьмах»...</strong>¹⁴<strong> Отношение автора послания к Гегелю в аргументированной форме, со ссылкой на отсутствие в его философии «живого чувства природы», глубинную связь с поэзией Шиллера и Гете и проч. было выражено в статье </strong><strong>Шевырева</strong><strong> «Взгляд русского на современное образование Европы» (1841), где он высказался о «совершенной невозможности подчинить эту философию христианской религии».</strong>¹⁵

<strong>Далее в послании говорится о «толмаче законов уголовных» — это Сергей Иванович </strong><strong>Баршев</strong><strong> (1808-1882), выпускник Московской семинарии (1826), отозванный из Духовной академии в 1828 году для обучения правоведению во II Отделении с. е. и. в. Канцелярии, выпускник Петербургского университета (1831), три года усовершенствовавший свои знания в Берлинском университете, доктор правоведения после защиты в 1834 году диссертации «О мерах наказаний» («Учи скорей</strong><strong> прощать виновных, / Чем осуждать невинных нас!»), в 1835 году начал преподавать на кафедре законов уголовных и полицейских в Московском университете, </strong><strong>утвержден</strong><strong> на той же кафедре 31 декабря 1835 года.</strong>¹⁶<strong> В связи с </strong><strong>Баршевым</strong><strong> любопытно упоминание в послании </strong><strong>Шевырева</strong><strong> Наказа Екатерины II (</strong><strong>издан</strong><strong> в 1767 году), написанного как руководство созванной ею комиссии для составления нового Уложения законов. Призыв сделать Наказ «правдою» подразумевает ту программу </strong><strong>гуманизации</strong><strong> законодательства, которая не имела воплощения в российской действительности.</strong>

<strong>«Физиолог мудрый и глубокий» — Алексей Матвеевич </strong><strong>Филомафитский</strong><strong> </strong><strong>(18071849),</strong><strong> из Ярославской семинарии перешедший в Харьковский университет (выпускник медицинского факультета, 1828), в </strong><strong>дерптском</strong><strong> Профессорском институте был в 1828-1833 годах, затем проходил стажировку в Берлинском и других германских университетах, в 1835 году начал преподавать в Московском университете, 31 декабря того же года утвержден на кафедре физиологии и общей патологии.</strong><strong> Упоминаемый в послании </strong><strong>Шевырева</strong><strong> «трактат высокий» </strong><strong>Филомафитского</strong><strong> — «Физиология, изданная для руководства своих слушателей» (1832). Автор статьи в «Биографическом словаре...» 1855 года писал о ранней смерти </strong><strong>Филомафитского</strong><strong>: «Потеря </strong><strong>Филомафитского</strong><strong> в русском учено-медицинском мире важна и в том отношении, что он был один из немногих врачей-писателей». Его «Физиология» задумывалась в четырех частях, из которых </strong><strong>были изданы лишь первая, вторая и половина третьей.</strong>¹⁷<strong> Вероятно, </strong><strong>Шевырев</strong><strong> видел некое предвестие этого замедления в работе молодого профессора, известного своим добродушием, поэтому взывал к нему в своем послании: «Так не ленись же и пиши».</strong>

<strong>Далее в послании речь заходит о Федоре Ивановиче </strong><strong>Иноземцеве</strong><strong> (1802-1869), выпускнике словесного (1822) и медицинского отделений (1828) Харьковского университета. Он проходил обучение в Профессорском университете, где защитил в 1833 году докторскую диссертацию, и стажировку в ведущих германских университетах; с 1835 года Иноземцев преподавал на кафедре практической хирургии Московского университета, на которой был утвержден 31 декабря 1835 года.</strong>¹⁸<strong> Автобиография его в словаре 1855 года показывает путь человека из низших социальных слоев, который, пройдя через бесправное положение казеннокоштного студента, отправляемого начальством по своему усмотрению на отделение словесное вместо медицинского, поднимается к высотам научного знания. К нему </strong><strong>Шевырев</strong><strong> обращает свой призыв: </strong><strong>«Гони не наших, Иноземцев, / Врачуя нас, ты их зарежь!», что относится, конечно, не к врачебной деятельности </strong><strong>Иноземцева</strong><strong>, к этому времени уже главы факультетской хирургической клиники, а к давней конкуренции двух профессорских корпораций — русской и немецкой, причем именно на медицинском, самом многочисленном факультете, где, в отличие от других, немцы и в это время составляли треть преподавательского состава.</strong>¹⁹

<strong>Послание к молодым московским профессорам было призывом </strong><strong>Шевырева</strong><strong> к развитию самобытной русской науки и просвещения. Его автор был окрылен </strong><strong>уваровской</strong><strong> триадой «православие, самодержавие, народность»,</strong>²⁰<strong> которая была в области государственной идеологии важной новацией и к 1836 году приобрела большую популярность в университетской среде. </strong><strong>После встречи в 1832 году министра народного просвещения гр. С. С. </strong><strong>Уварова с попечителями учебных округов опиравшаяся на нее идея национальной самобытности русского образования начинает определять выступления профессоров на торжественных университетских актах.</strong>²¹<strong> 9 июня 1836 года И. И. Давыдов (кстати, адъюнктом именно этого профессора был </strong><strong>Шевырев</strong><strong>) говорил в речи «О содействии Московского университета успехам отечественной словесности» об уставе 1835 года</strong><strong> как о начале нового периода в истории высшего образования в России. В речи вновь прозвучали слова Николая I о воспитании питомцев университета </strong><em><strong>«истинно</strong></em><strong> русскими», сказанные при посещении университета в сентябре 1826 года, причем то, что </strong><strong>было</strong><strong> сделало для возможности обновления в 1836 году преподавательского состава университета, подавалось как одно из важнейших достижений в деятельности правительства: «Ученые, </strong><em><strong>из природных русских,</strong></em><strong> обогащенные современными знаниями Европы по всем отраслям ведения человеческого, приносят к нам свежие плоды наук; изложением их на отечественном языке распространится новый живительный свет их и теплота. Проникаются все элементы гражданственности, из которых слагается народность. Уж мы не доверяем сказаниям иностранцев о себе самих, но сами исследуем элементы вещественные — природу, нами обитаемую, небо, под которым мы благоденствуем, родство наше по происхождению с разными народами; </strong><strong>испытуем</strong><strong> и элементы духовные: нравы и обычаи предков наших, мудрость их и законы, понятия религиозные».</strong>²²

<strong>Шевырев</strong><strong> надеялся найти в лице молодых московских профессоров соратников в деле развития национальной научной школы. Действительность оказалась намного сложнее, что отметил уже Н. П. Барсуков, помещая в своем труде выписку о встречах Погодина с «научной молодежью» на блинах у Морошкина: «Вскоре Погодин вместе с </strong><strong>Шевыревым</strong><strong> сделался противником молодых профессоров».</strong>²³<strong> </strong><strong>О том же противостоянии в 1840-х годах Погодина и </strong><strong>Шевырева</strong><strong>, с одной стороны, и «прибывших из-за границы профессоров», «космополитов», с их «германскими симпатиями» и стремлением «стереть с </strong><strong>лица земли всякие различия отдельных народностей», а в особенности «народности русской и вообще славянской», вспоминал Ф. И. Буслаев в речи «Погодин как профессор», прочитанной в 1876 году в Обществе любителей российской словесности.</strong>²⁴<strong> Написанное Буслаевым носит субъективный характер, поскольку речь шла не о желании «стереть с лица земли» особость славянской народности, а о позиции более сложной, характеризующей целое направление в русской культуре и определенной термином «западничество»: </strong><strong>«Немалое число либеральной университетской профессуры, — пишет современный исследователь, — сознательно дистанцировалось и отмежевывалось от „партии“ министра, в большей мере ориентируясь на западные модели политических свобод,</strong>²⁵<strong> нежели на призывы к консолидации всех представителей ученого сословия, научной интеллигенции России вокруг </strong><strong>уваровской</strong><strong> триады „православия — самодержавия — народности“, с добавочным компонентом „просвещения“, активно пропагандируемого в общественном сознании и исподволь внедряемого в официальную доктрину С. П. </strong><strong>Шевыревым</strong><strong> и М. П. Погодиным при негласном одобрении и поддержке со стороны самого Уварова».</strong>²⁶<strong> </strong><strong>Послание «В народе, к знанию готовом...» свидетельствует, что в концепции </strong><strong>Шевырева</strong><strong> это движение </strong><strong>имело четкие идеологические контуры уже на грани 1835-1836 годов и было</strong><strong> связано со вступлением в действие нового университетского устава.</strong>

<strong>В первом же своем лекционном курсе </strong><strong>Шевырев</strong><strong>, призвав слушателей к многостороннему изучению мировой поэзии на основе достижений европейской философской эстетики, так сформулировал задачи современной русской науки: «Наше самобытное воззрение последует тогда, когда мы, устранив посредников, отказавшись от всякого предварительного мнения, или лучше, предубеждения, внушенного нам нашими западными соседями, обратимся прямо сами к произведениям слова и поверим на деле все то, что нам о них сказано и нами сначала принято на веру».</strong>²⁷<strong> В научной области, где работал </strong><strong>Шевырев</strong><strong>, его вера в то, что «на ниве русского ума» взойдет новая </strong><strong>наука, оправдалась богатством русских филологических школ, которые оставил в наследие России XIX век.</strong>