ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ

DOI: 10.31860/0131-6095-2021-4-65-77

© Н. В. Савельева

СПОРЫ О ЕДИНОГЛАСНОМ ПЕНИИ И МОСКОВСКОЕ ИЗДАНИЕ ОКТОИХА 1649 ГОДА

Вопрос о единогласии в наибольшей степени отразил историю и сущность внутрицерковной полемики в годы, предшествующие расколу. Стремление иерархов сохранить благочестие и верность древнему обряду, с одной стороны, избежать оттока паствы из приходских храмов, допуская сокращение продолжительности богослужения, с другой, привело к разделению позиций пастырей самого высокого, приближенного к государю, уровня и статуса.

Традиция единовременного произнесения чтений и песнопений церковной службы, зародившаяся в среде духовенства отдаленных от центра приходских храмов и монастырей еще в XIV веке, была осуждена и запрещена Стоглавым собором, Домостроем и рядом церковных постановлений XVI века.¹ Тем не менее она сохранялась и достаточно активно поддерживалась, особенно белым духовенством. «Послание наказательное о исправлении церковного пения» патриарха Гермогена ярко и детально описывает отступление от канона и повсеместное распространение многоголосия в православном богослужении на Руси к началу XVII века; при этом автор ссылается на свидетельства своих корреспондентов: «поведают нам христолюбивые люди со слезами, а инии писание приносят».² Уже в 30-е годы XVII века представители духовенства, в том числе мирского, выступали с критикой подобной служебной практики, нарушавшей чин и торжественность церковной службы. Примечательно, что наиболее ранние сведения о таких протестах происходят из нижегородских пределов, где жили, подвизались и служили основатели и сторонники движения ревнителей древлего благочестия.³ Нестроения в богослужении нижегородских и московских храмов тогда же стали поводом для специального обращения — «памяти» патриарха Иоасафа, направленной 14 августа 1636 года тиуну Манойлову и поповскому старосте Никольскому попу Панкратию, о прекращении в Москве церковных бесчинств. Но эта «память», имевшая целью возвращение церковного благочиния, фактически узаконила многоголосие, допустив возможность «говорить» в церквах во время службы «голоса в два, а по нужде в три голоса».⁴

Именно в вопросе о единогласии обострились внешние, видимые противоречия между следующим патриархом Иосифом и имевшим к середине XVII века особенно сильную позицию кружком ревнителей древлего благочестия. Духовенство и светские лица, разделявшие позиции этого союза, выступали за поддержание церковного порядка и благочиния, провозглашали идеи фактического оцерковления жизни общества, ратовали за сохранение духа христианской аскезы не только в монастырях, но и в миру. Реальное воплощение этих стремлений ревнители благочестия видели в конкретных делах, направленных на воспитание понимания прихожанами непреложности церковных обрядов, воссоздание авторитета институтов духовничества и учительства, все более утрачивающих свою роль, в просвещении прихожан через пастырскую проповедь. Чаяния боголюбцев разделяли как столичные, так и провинциальные церковные служители, к числу которых принадлежали и царский духовник Стефан Внифантьев (Вонифатьев), и особо приближенный к царю просветитель и меценат Федор Михайлович Ртищев, и протопоп московского Казанского собора Иоанн Неронов, и глава справщиков Печатного двора Иоанн Шевелев Наседка, и архимандрит Новоспасского монастыря, будущий патриарх Никон.⁵ В работах последних лет можно отметить попытку переоценить роль и значение для русской истории этого духовного и культурного движения в период, предшествующий расколу. В частности, поднимается вопрос о том, насколько действия сторонников кружка ревнителей благочестия были реальными и значимыми.⁶ Исследователи прибегают к анализу известных источников и поиску новых документов, пытаясь понять, в чем конкретно проявилось влияние боголюбцев на русскую церковную жизнь; действительно ли сохранившиеся документальные и литературные материалы свидетельствуют о том, что ревнители благочестия имели поддержку царя и приближенных к нему лиц из влиятельных московских кругов и поднимали проблемы общерусского, государственного масштаба, или же их выступления представляли заботы и чаяния лишь провинциального приходского духовенства.⁷ Значение деяний Стефана Внифантьева и его сторонников, их реальные предприятия, направленные на сохранение традиций благочиния и «исправление» церковной жизни, раскрываются в источниках, связанных с работой московского Печатного двора середины XVII века.

В полемике о единогласии ключевым стал 1649 год, события которого, зафиксированные в документах и описанные в литературных памятниках,⁸ отразили во всей полноте сомнения и тревоги патриарха Иосифа, шаткость его позиции в вопросе о церковном пении. 11 февраля 1649 года, в Соборное воскресенье, вопрос о единогласии рассматривался на церковном соборе.⁹ Неизвестно, что послужило непосредственным поводом для обсуждения на соборе именно этой темы. По мнению С. А. Белокурова, принять соборное постановление по вопросу о единогласии было необходимо из-за позиции Стефана Внифантьева и его сторонников. Решение собора не менять ничего в сложившейся церковной практике, допускающей многоголосие в приходских храмах («как было при прежних святителех, митрополитех и патриархех по всем приходским церквам божественной службе быти по-прежнему, а вновь ничево не всчинати»), не было подписано ревнителями благочестия, которые отстаивали единство церковных заповедей для всех православных христиан; имена Стефана Внифантьева, протопопа Иоанна Неронова, Никона, в то время архимандрита Новоспасского монастыря, вообще, судя по сохранившемуся делу, не были внесены в список участников собора.¹⁰ О том, насколько напряженная ситуация сложилась на соборе и насколько остро высказывались представители разных сторон полемики, свидетельствует, в частности, челобитная царю Алексею Михайловичу патриарха Иосифа и «всего освященного собора» о бесчинном поведении и речах царского духовника.¹¹ В челобитной патриарх, обличая поведение Стефана Внифантьева, который собравшихся на соборе «бранил и безчестил», просит царя о созыве специального собора для его осуждения. При этом он ссылается на правила Уложения, только что, в конце января 1649 года, напечатанного в Москве,¹² и напоминает Алексею Михайловичу о совместной работе над этим законодательным документом. О реакции государя на челобитную ничего не известно, но в вопросе о единогласии он поддерживал Стефана Внифантьева и его сторонников — решения собора царь не утвердил.

Несмотря на, казалось бы, очевидное противостояние царя и патриарха, последующие за собором события показывают, что отношение патриарха Иосифа к единогласному пению как атрибуту благочинного церковного служения не было однозначно отрицательным. Уже в том же 1649 году в грамоте Вологодскому архиепископу Маркеллу он пишет, ссылаясь на некий «государев указ», о необходимости хранить «монастырской чин с великим укреплением, по древнему отеческому преданию, и в церквах Божиих велеть говорить в один голос, как в монастырех чин обдержит, по уставу».¹³ В конце года патриарх Иосиф обращается за разъяснением вопроса о единогласии к константинопольскому патриарху Парфению II.¹⁴ Полученный от цареградского патриарха ответ о безоговорочном и обязательном для всех христиан единогласном служении поставил точку в споре. Церковный собор, проходивший в Москве 9 февраля 1651 года, законодательно утвердил единогласие, дал подробные наставления духовенству относительно единогласного совершения церковных служб, как в монастырях, так и в приходских храмах, и постановил издать книгу, в которой были бы изложены решения собора и расписан соответствующий порядок ведения богослужений. Во исполнение этого предписания в июле 1651 года на московском Печатном дворе вышел в свет Служебник;¹⁵ в предисловии к нему приведены постановления собора, а порядок совершения служб изложен по чину единогласного пения. Таким образом, единогласие стало обязательным для повсеместного церковного обихода, хотя, судя по сохранившимся документам, не везде было принято сразу и безоговорочно.¹⁶

Споры о церковном благочинии отразились не только в ряде архиепископских посланий, предписывающих единогласное ведение службы определенным епархиям и монастырям.¹⁷ Позицию сторонников единогласия представляют памятники русской публицистики середины XVII века.¹⁸ Наиболее ранним из них считается послание архиепископу Суздальскому Серапиону, подписанное «грешным Агафоником».¹⁹ Текст обычно датируют 1640-1642 годами, принимая во внимание время архиепископства Серапиона Суздальского (1634-1653) и учитывая события, связанные с историей единогласия.²⁰ О том, кто может быть автором послания, высказано несколько различных мнений, наиболее признанной на сегодняшний день считается атрибуция памятника Стефану Внифантьеву, подписавшемуся псевдонимом.²¹ В тексте, облеченном в эпистолярную форму, впервые излагаются законодательные и нравственно-богословские доводы для критики позиции сторонников многоголосного пения.

Сохранились еще два памятника, посвященных вопросу о единогласии, жанровая природа которых откровенно демонстрирует их полемико-публицистическую направленность. Один из них, известный как «Слово о единогласном пении» справщика Печатного двора Шестака Мартемьянова, был введен в научный оборот С. А. Белокуровым, опубликован со значительными купюрами А. В. Преображенским в Приложении к своему исследованию.²² Атрибуция текста и датировка его 1651-1652 годом, предложенные Белокуровым, общеприняты и до сих пор не подвергались сомнению. Основанием для них послужила запись, которая находится на верхнем поле первого листа рукописи непосредственно перед единственным известным на тот момент списком этого трактата: «Писано в лћто 7160-го году, писал справщик Печатнаго двора Шестак Мартемьянов» (РГБ. Ф. 178 (Музейное собр.). № 1407. Л. 1); сам список, также исходя из этой записи, принято считать автографом Шестака Мартемьянова. «Слово о единогласном пении» объемно, насыщено цитатами из Писания и святоотеческих сочинений, изобилует ссылками на издания Киевской митрополии и московского Печатного двора.²³

Совсем недавно был обнаружен еще один памятник — «Спорные речи о единогласном пении», известный на сегодняшний день в единственном списке начала 50-х годов XVII века (РГБ. Ф. 218. № 180). Рукопись введена в научный оборот Е. К. Ромодановской, которая предположила, что основная ее часть представляет собой автограф Агафоника (Стефана Внифантьева?). Этим именем подписано читающееся в сборнике неизвестное ранее послание митрополиту новгородскому Никону об обращении на восток при чтении псалмов (л. 168-196 об.). Той же рукой записаны и, по мнению Е. К. Ромодановской, могут также быть атрибутированы Агафонику еще ряд статей сборника, в том числе «Спорные речи о единогласном пении» (л. 22 об. — 55 об.).²⁴ Этот текст занимает особое место в ряду посвященных церковному пению сочинений, поскольку написан в жанре прения и свидетельствует, по-видимому, о реальной полемике, устной и письменной, сторонников и противников единогласия.

Таким образом, круг сочинений, отражающих споры о единогласном пении, достаточно ограничен, почти все сохранившиеся памятники представляют позицию приближенных к царю боголюбцев и относятся либо к эпистолярному жанру, либо к сочинениям того направления полемической публицистики, которому присуще достоверное изображение русской жизни середины XVII века и которое получит несколько позднее особую популярность у писателей-старообрядцев. Именно ограниченностью круга источников, почти не пополнявшихся за столетний период, объясняет А. С. Лавров противоречивые оценки деяний кружка ревнителей благочестия. Вновь найденные документы о делах нижегородского приходского священника Конона Петрова и о распоряжениях новгородского митрополита Никона по надзору за исполнением церковных и гражданских законов и церковного благочиния, опубликованные исследователем,²⁵ служат ценным свидетельством, характеризующим сложившуюся в эти годы ситуацию. В то же время все эти источники не содержат новых сведений для суждения о развернувшейся в Москве деятельности Стефана Внифантьева и его сторонников, повлиявшей на решение вопроса о церковном благочинии и церковном пении. Дополнить наши представления о реальных московских событиях начала 1649 года и внести некоторую ясность в их оценку позволяют наблюдения над составом итекстами вводных статей изданного в этом году Октоиха.

До 1649 года на московском Печатном дворе вышли в свет четыре издания Октоиха полной редакции (в двух частях):²⁶ в 1594, 1618, 1631, 1638 годах.²⁷ Все эти издания были сходны по составу и последовательности текстов.²⁸ Октоих 1649 года²⁹ также относится к полной редакции и напечатан в двух частях (1-4, 5-8-й гласы), но, в отличие от предшествующих изданий, состав каждой части дополнен статьями, не встречавшимися ранее в рукописях и в московской печатной традиции Октоиха. Речь идет не об основном, собственно служебном, материале книги (памятники гимнографии и указания к их использованию в богослужебной практике), но о вводных статьях, предпосланных каждой части Октоиха в издании 1649 года. Всего здесь напечатаны три статьи, все они отражают реальную историко-культурную ситуацию в России, сложившуюся на момент издания книги, и соотносятся с событиями внутрицерковной политики середины XVII века.

Статья с названием «Сказание учительно от священных Писаний и известие душеполезно духовных сияний в книзѣ сей», которая, судя по всему, с самого начала предполагалась к публикации в качестве предисловия к Октоиху, была включена в общий счет листов и тетрадей первой части (л. 1-8) и не отделялась от основного блока книги ни особым счетом, ни пустым листом. Введение этой статьи в состав московского издания примечательно тем, что она была перепечатана из львовского Октоиха 1639 года.³⁰Это издание Октоиха для юго-западнорусской печатной традиции также было особенным, ни в одном из других украинских и белорусских изданий книги «Сказание учительно», написанное на церковнославянском языке, не встречается.³¹ Вероятнее всего, подготовку этой статьи и ее публикацию в Октоихе следует связывать с именем типографа Ивана Кунотовича, который возглавлял львовскую типографию в краткий промежуток времени: в 1638-1639, 1642 годах.³²

«Сказание учительно» в полной мере соответствует композиции и стилю авторских предисловий, традиционных для изданий Киевской митрополии XVI-XVII вв.³³ Его составитель излагает историю создания Октоиха и называет имена творцов песнопений, поясняет принципы включения Октоиха в богослужение, объясняет символический смысл состава и структуры книги, представляющий историю миротворения и историю православия, воплотившуюся в деяниях семи вселенских соборов; здесь же помещается пространный экскурс в ветхозаветную и новозаветную историю от Адама до воскресения Христова, описывается история грехопадения человека, излагается догмат о спасении рода человеческого через бескровную жертву; приводятся статьи хроник из византийской истории о гонениях на христиан (о «благорассудном епархе» во времена императора Флавия Валента,³⁴ о чудесном спасении войска императора Валериана). В соответствии с жанром, в предисловие включаются моления за верховных представителей светской и духовной власти — патронов издания, а также сведения о подготовке, сверке и правке текста «с опасным множицею прилежанием и исправлением съ еллинскими изводы паче преждных изданий всћх», данные о печатании книги в Львовском Успенском монастыре и заключительная молитва.

Статья из львовского Октоиха была максимально точно воспроизведена московскими печатниками, правке подверглись лишь некоторые чтения, имеющие признаки южнорусской редакции церковнославянского языка (владущых / владущих). Кроме того, в московском предисловии были опущены выходные сведения львовского издания с упоминанием правки текста по греческому образцу, не был напечатан колонтитул «Поучение в книгу сию». Закономерной переработке подвергся также текст моления, в котором были заменены имена патронов издания: вместо Владислава IV и Петра Могилы названы царь Алексей Михайлович и патриарх Иосиф; при этом сохранены этикетные формулы львовского издания, к которым добавлена титулатура московского царя и патриарха; опускается и моление о «четверопрестолных пастырех восточных».

Таким образом, Октоих 1649 года следует причислить к ряду напечатанных в это время книг, которые свидетельствуют об интересе московских кругов, связанных с Печатным двором, к юго-западнорусской книжности. Благожелательное внимание московских книгоиздателей к текстам этой традиции в 30-40-е годы XVII века, особенно проявившееся в изданиях конца 40-х годов («Кириллова книга», 1644; «Книга о вере» игумена Бизюкова монастыря иеромонаха Гедеона и «Грамматика» Мелетия Смотрицкого, обе — 1648), демонстрирует существенные перемены в истории московскоюго-западнорусских отношений непосредственно перед событиями Смоленской войны и началом раскола в русской церкви.³⁵ Но даже в ряду такого рода изданий и переизданий книжного наследия Киевской митрополии перепечатка в московской богослужебной книге авторского предисловия львовского типографа была событием неординарным, тем более что текст этого предисловия почти не подвергся редактуре, сокращениям или дополнениям, как это происходило с другими книгами «литовской печати», изданными в Москве.³⁶

Линию украинских и белорусских влияний в московском книгопечатании, ясно обозначившуюся в это время, принято связывать с инициативой светских и церковных кругов, приближенных к царю Алексею Михайловичу. С одной стороны, это лица из придворного клана во главе с Б. И. Морозовым,³⁷ с другой, духовник царя Стефан Внифантьев и его окружение, к которому принадлежали и некоторые работавшие над изданиями справщики. По мнению исследователей, патриарх Иосиф, пребывая уже в почтенном возрасте, в последние годы своего пастырства не имел абсолютного влияния на московскую книгоиздательскую политику, уступив отчасти надзор за деятельностью Печатного двора Стефану Внифантьеву.³⁸ По-видимому, только такая оценка ситуации, сложившейся на Печатном дворе, может объяснить появление в Октоихе 1649 года не только предисловия, перепечатанного из львовского издания, но и еще двух необычных по содержанию и происхождению текстов.

Каждая часть издания предваряется вступительными статьями, которые не имеют непосредственного отношения к Октоиху и не служат рекомендациями для использования книги в богослужебной практике. В начале первой части на добавленных к основному блоку шести листах (л. 1-6 1-го счета) напечатан текст с названием «О целовании святых икон, и честнаго и животворящаго креста, и святаго Евангелия, и мощей святых, и гробов» — компиляция, в которой собраны краткие выдержки из молитвословий Триоди, прежде всего стихов службы в неделю православия, а также сведения о почитании икон и главных христианских святынь, выписанные из поучений отцов церкви, памятников истории, агиографии и церковного законодательства.³⁹ Формально текст, имеющий отношение к теме иконопочитания, вполне годился в качестве предисловия к Октоиху, поскольку история создания этой богослужебной книги непосредственно связана с именем Иоанна Дамаскина, с чудом его исцеления в эпоху иконоборчества и гонений на святого при императоре Льве Исавре.⁴⁰ Но в контексте всех добавленных к изданию статей назначение этого предисловия представляется более сложным. Компиляция лишь отчасти раскрывает тему иконоборчества и соотносится с антипротестантской полемикой о почитании икон; об иконоборчестве в ней упоминается только в начале текста краткой выпиской из чтения Синаксаря в 1-ю неделю поста о Льве Исавре, который «в скверну полагал честное и любезное целование» (л. 1). Основная же тема вступительной статьи — увещание в непреложности обряда целования святынь, призыв к необходимости соблюдать точность и верность исполнения обряда, равно обязательного для иноков и мирян. Именно поэтому подборка содержит выписки из Устава о всех случаях целования святынь в христианском обиходе (на литургии, в обряде крещения, венчания и т. д.), выписки из памятников агиографии, церковной и гражданской истории о событиях, в которых совершается целование святынь (например, целование Авгарем нерукотворного образа Христа, л. 2), а также из памятников гимнографии, в которых присутствует само понятие (слово) «целование». На верном исполнении обряда и его обязательности для всех православных христиан акцентируют внимание читателя и маргиналии, вынесенные на поля московского издания: «Зри честное цЬловане» (л. 1 об.), «Зри, цЬловати завЬща седьмой собор иконы» (л. 2 об.), «ВсЬм христианом цЬловати» (л. 3).

Таким образом, составители вводной статьи, которая была предпослана первой части Октоиха, стремились подтвердить текстами «от Божественного писания» истинность и историческую подлинность чина целования святынь и предостеречь православного читателя от искажений в исполнении одного из важнейших христианских обрядов и от нарушения тем самым церковного благочиния. О верности такой трактовки вводной статьи свидетельствует ее источник, который удалось обнаружить в рукописи РГБ. Ф. 173.111 (Собр. МДА врем.). № 100. Сборник состоит из нескольких единовременно написанных (40-е годы XVII века), но различающихся почерками частей, одна из которых (л. 321-341 об.) содержит уже упоминавшийся ранее список послания Агафоника Серапиону Суздальскому о единогласии.⁴¹ В следующей за ним части, последней в сборнике (л. 343-366),⁴² записан текст о почитании святынь под заглавием «Избрание от Божественных писаний люботруднаго потщания рачительством⁴³ к тщателем исправити погрЬшения Божественых писаний о целовании святых икон: еже цЬловати святыя иконы, и святое Евангелие, и честный и животворящий крест, и честныя и святыя мощи всЬх святых по преданию святых апостол, и святых отец, наипаче же седьмаго Вселеньскаго собора» (далее — «Избрание»). Это достаточно объемное сочинение состоит из множества эксцерптов из тех же, что в издании Октоиха, памятников, но более многочисленных и более пространных: гимнографических текстов, святоотеческих поучений и толкований, чтений Типикона. Но, в отличие от компиляции, выписки сопровождаются авторскими репликами и комментариями. Текст имеет явный публицистический характер и написан так же, как «Спорные речи о единогласии», в жанре прения. Как и в Октоихе, тема иконопочитания лишь обозначена в начале «Избрания» кратким историческим очерком, повествующим о зарождении традиции церковного почитания и целования икон, и обличением «еретика» — иконоборца Льва Исавра. Дальнейшее изложение сведений и предписаний о чине целования святынь направлено на обличение обряда, противоречащего церковному правилу, — вместо целования устами (или в дополнение к нему) прикладываться к святыням лбом и лицом. Весьма примечательно, что этот раздел начинается с апелляции к тому, как обряд исполняется в греческой церкви: «Гречестии людие цѣлуют святыя иконы, якоже сами от них слышим и видим.⁴⁴ Почто же убо у нас в Велицей Русии, честное цѣлование оставльше, / и не преданное святыми отцы и церкви Божией не приятое, но своеобычное указание по своих похотех восприимше, лъбами и лицами к святым иконам, и к святым Евангелием, и честному и животворящему кресту прикладываются» (л. 346 об. — 347). В тексте появляется фигура оппонента, который обозначается словами «любоспорлив», «прекословяй», «пререкуяй и непокориве»: «Зри, устнами целуем, а не лбом. Покорися правда, прекословяй, что сего явнее свидетельства. Аще ли же паки воспрекословиши, и ина многа писанием покажу ти, и неволею повинешися» (л. 350) и т. д. Таким образом, в исходной компиляции детально прорисована тема отступления от истинного православного обряда. Акцентируется в этой подборке и тема единства заповедей для всех христиан («Внимай, всем православным вообще повелевает, а не единым священником и иноком», л. 354): для мужчин и женщин («Внимай, християном велит Творец всем целовати крест, то уже вси, и мужие, и жены», л. 350), для иноков и мирян. Единство заповедей для монастырского и приходского церковного обихода подтверждается ссылкой на авторитет Василия Великого, выписка из постнического слова в неделю сыропустную «емуже начало: „Приидете ко мне вси труждающиися“» (л. 355) приводится по московскому изданию Соборника 1647 года.

Соотношение статьи Октоиха и исходного текста «Избрания» нельзя назвать простым сокращением, тексты отличаются друг от друга по своему назначению и относятся к разным жанрам. Если статья в Октоихе абсолютно лишена личностного начала и эмоциональности, по сути, сведена к подборке авторитетных текстов, свидетельствующих об истинности церковного чина целования, то в «Избрании» тема отступления от православного обряда и нарушения церковного благочиния излагается от первого лица, тексты, приведенные в качестве аргументов, комментируются в разного рода обращениях к оппоненту. Обличение отступников от утвержденного традицией и прописанного в книгах (названы Устав, Служебник, Требник) чина целования ведется не только апелляцией к литературным источникам, но также ироничными зарисовками своего рода бытовых сцен из церковной жизни: «Егда тя благословит кий-либо иерей рукою крестаобразно, то лбом ли к руке его приложишися или усты своими руку его целуеши. Яве, яко усты своими руку его целуеши в честь. Аще ли лбом приложишися к руки его, то не возсмеет ли ти ся кто, яко бесну и ум погубившу. Аще ли ти не даст руки своея целовати, то не молиши ли его, дабы ти дал руку свою целовати. И не токмо аще еси инок / но и мирянин буди, еже и женьска полу еси, но яве, яко целуеши. И зри о сем в книге „Сына церковнаго“ во главе 65» (л. 365-365 об.).⁴⁵

Время создания «Избрания» устанавливается достаточно точно. Выборка, напечатанная в Октоихе, обозначает верхнюю границу сочинения, оно не могло быть написано позднее конца 1648 — начала 1649 года. Нижняя граница текста определяется источниками, которые названы в достоверных, часто с указанием листов изданий, ссылках в тексте и на полях рукописи. Большинство выписок сделаны из Евангелия учительного (М., 1639) и Соборника (М., 1647), причем именно по Соборнику цитируются в том числе и тексты, ранее напечатанные в Сборнике о почитании икон (М., 1642) — «Многосложный свиток» Зиновия Оттенского, Сказание об иконе Богородицы Римляныне. Кроме того, в тексте приведены выписки из Устава (Око церковное) 1641 года, а также московских изданий Пролога и Триоди постной.

«Избрание» создано около 1648 года автором, разделявшим позицию ревнителей благочестия в вопросах сохранения традиций церковного благочиния. Источники сочинения, которые демонстрируют прекрасное знание составителем современной продукции московского Печатного двора, и, в наибольшей степени, факт публикации выборки из этого сочинения в Октоихе 1649 года не только свидетельствуют о непосредственной связи автора с московскими книгоиздательскими процессами, но и о том, что он имел достаточно высокий статус, позволяющий влиять на выбор публикуемых текстов. Тематика и состав вступительной статьи ко второй части Октоиха еще больше убеждают в этом.

В начало второго тома Октоиха, уже после завершения его набора, была допечатана и вставлена статья с названием «О церковном благочинном пѣины и о единогласии вкратцѣ от Устава, лист 1, и 2, и 3».⁴⁶ О том, что она была помещена в книгу после завершения типографской работы над томом, но до брошюровки и переплета книжного блока, свидетельствует нумерация листов (8-11), которая дублирует основной счет, а также нестабильность местоположения статьи в книге. При описании издания А. С. Зернова обозначила эту статью, отметив, что она «заимствована из Устава и не имеет непосредственной связи с текстом Октоиха, а потому во многих экземплярах бывает вплетена или в самое начало, или перед началом 5-го гласа, между лл. 6-7 (5-6)»;⁴⁷это указание воспроизводится и в современных каталогах собраний старопечатных книг. Между тем статья, добавленная ко второй части Октоиха, действительно соотносится с предисловием к Уставу, но не является его точным воспроизведением, а представляет собой компиляцию, составленную из нескольких источников:

1) Предисловие к Уставу. Выбраны фрагменты по изданию: Устав (Око церковное). М., 1641. Л. 1, 2 об. — 4. Текст воспроизводит заглавие и начало предисловия, отредактированные в соответствии с замыслом компиляции:

Если предисловие Устава адресовано игумену и еклисиарху общежительного монастыря, то небольшие поправки текста в статье Октоиха полностью изменили назначение изложенных в предисловии церковных правил, адресовав их «настоятелю церкви», т. е. расширив круг адресатов до приходского клира. Предисловие к Уставу приводится полностью, но из него закономерно исключается начальный фрагмент с повествованием об истории формирования монастырского устава и похвалой первым настоятелям общежительных монастырей.

2) Текст предисловия к Уставу разрывает похвала Псалтири, выписанная из 16-й главы («О пении церковном») «Книги о вере» (М., 1648. Л. 141-141 об.). Источник вставки обозначен в Октоихе маргиналией на поле л. 9: «Зри: О вѣре, глава 16». В свою очередь текст, выписанный из «Книги о вере», представляет собой компиляцию ее создателя, иеромонаха Гедеона, игумена Бизюкова монастыря, состоящую из последовательно приведенных эксцерптов из предисловия к Анфологиону (Львов, 1638. Л. 3 ненум.),⁴⁸ а также из трех статей цикла предисловий к Псалтири, традиция которого сложилась еще в издании Псалтири с Часословцем Ивана Федорова (Заблудов, 1670. Л. 6 об. ненум. — 11 ненум.).⁴⁹ Таким образом, в московское издание Октоиха 1649 года были включены и непосредственный источник, который использовал иеромонах Гедеон при составлении «Книги о вере» — предисловие к львовскому Октоиху 1639 года,⁵⁰ и компиляция, одним из источников которой послужила уже сама только что изданная «Книга о вере».

3) После этой выписки текст предисловия к Уставу продолжается, а по его окончании на л. 10-10 об. приводятся две обширные цитаты из бесед Иоанна Златоуста на послания апостола Павла с маркировкой текста по киевскому изданию 1623 года:⁵¹ первая цитата из беседы на Первое послание Коринфянам, лейтмотив которой — «единому подобает гласу быти в церкви» (стлб. 1009-1010), а также из бесед на послания Галатам и Ефесянам о раздоре в церкви от любоначалия «еже есть ересем мати» (стлб. 1549, 1692, 1695). Эти цитаты в том же объеме присутствуют в послании Агафоника о единогласии.⁵²

4) Затем следует выписка из Слова Григория Богослова в неделю сыропустную о язве града и выборка из толкования на это слово Никиты Ираклийского. На полях л. 10 об. глосса: «Соборник, неделя сырная». Текст Григория Богослова и выборка из толкований дословно и в полном объеме совпадают с соответствующим фрагментом из послания Агафоника Серапиону Суздальскому.⁵³

5) Завершается статья Октоиха темой единства заповедей инокам и мирянам, обозначенной краткими цитатами из Бесед Иоанна Златоуста на послания апостолов и из Слов постнических Василия Великого; утверждение о единстве заповедей подчеркнуто маргиналией на поле л. 11: «Едины заповеди иноком и мирским».

Таким образом, и текст, помещенный в начале второй части Октоиха 1649 года и обозначенный как выписка из Устава, т. е. претендующий на некоторый законодательный статус, и предисловие о целовании икон к первой части издания представляют позицию ревнителей благочестия. Октоих, напечатанный в Москве по благословению царя и патриарха, вышел в свет 6 января 1649 года, в то самое время перед февральским церковным Собором, когда позиция патриарха Иосифа в вопросе о единогласии была еще решительно отрицательной. Издание Октоиха стало осознанным деянием Стефана Внифантьева и его сторонников, и в этом видится некий акт произвола и нарушения церковной иерархии и субординации. Напрашивается мысль о том, не это ли событие стало непосредственным поводом к обсуждению вопроса о единогласии на Соборе и не с этим ли изданием связаны столь эмоциональные речи патриарха и царского духовника. Это решительное выступление ревнителей древлего благочестия сыграло главную роль в завершении спора о единогласии — именно статья из второй части Октоиха упомянута как законодательный текст и процитирована в предисловии к Служебнику 1651 года, окончательно утвердившему единогласное пение в монастырских и приходских храмах: «Якоже зав'Ьщавает о сем церковное кормило еже есть Устав своим предисловием, настоятелю хранити добрп преданный чин церковный» (л. 5 об.; курсив наш. — Н. С.).

Таким образом, и текст, помещенный в начале второй части Октоиха 1649 года и обозначенный как выписка из Устава, т. е. претендующий на некоторый законодательный статус, и предисловие о целовании икон к первой части издания представляют позицию ревнителей благочестия. Октоих, напечатанный в Москве по благословению царя и патриарха, вышел в свет 6 января 1649 года, в то самое время перед февральским церковным Собором, когда позиция патриарха Иосифа в вопросе о единогласии была еще решительно отрицательной. Издание Октоиха стало осознанным деянием Стефана Внифантьева и его сторонников, и в этом видится некий акт произвола и нарушения церковной иерархии и субординации. Напрашивается мысль о том, не это ли событие стало непосредственным поводом к обсуждению вопроса о единогласии на Соборе и не с этим ли изданием связаны столь эмоциональные речи патриарха и царского духовника. Это решительное выступление ревнителей древлего благочестия сыграло главную роль в завершении спора о единогласии — именно статья из второй части Октоиха упомянута как законодательный текст и процитирована в предисловии к Служебнику 1651 года, окончательно утвердившему единогласное пение в монастырских и приходских храмах: «Якоже зав'Ьщавает о сем церковное кормило еже есть Устав своим предисловием, настоятелю хранити добрп преданный чин церковный» (л. 5 об.; курсив наш. — Н. С.).