© Л. А. Трахтенберг

DOI: 10.31860/0131-6095-2020-1-

БАСНЯ И. А. КРЫЛОВА «ЛЕЩИ» И ЕЕ ФРАНЦУЗСКИЙ ИСТОЧНИК

«Лещи» — одна из поздних басен И. А. Крылова. Созданная, вероятно, в 1829 году, она была впервые опубликована в издании «Басен Ивана Крылова» 1830 года, где вошла в VIII книгу под номером XX.¹ Благодаря сохранившимся рукописям история работы автора над текстом хорошо документирована,² однако источник сюжета оставался неизвестным. Представляется, что этим источником могла быть басня Ж.-Ж. Буазара «Щуки».

Ж.-Ж. Буазар (1743–1831,³ по другим данным 1744–1833⁴) — французский баснописец, в свое время известный. Он начал публиковать басни с 1769 года.⁵ В 1773 году Буазар издал первый сборник, включавший 120 басен, о котором сочувственно отозвались Ф. М. Гримм⁶ и Вольтер.⁷ В дальнейшем выходили дополненные издания; в 1806 году Буазар выпустил книгу «Тысяча и одна басня».

Басня «Щуки» («Les Brochets») помещена уже в издании 1773 года.⁸ Кроме сборников Буазара, она была включена во «Французскую антологию»,⁹ которая была популярна в России: ее знал, в частности, Пушкин,¹⁰ М. Яковлев в предисловии к составленному им «Опыту русской анфологии» назвал ее как образец.¹¹ Крылов мог познакомиться с басней как по одному из сборников Буазара, так и по антологии.

Ситуация, обрисованная в басне Буазара, проста. Какой-то князь («un Prince») хвастается, что в его пруду много щук. Иностранец удивляется: ведь щуки съедят всех мелких рыб. Один из слуг отвечает на это: «Но разве щук мы не едим?»

Эти элементы есть и в басне Крылова. В ней барин пускает щук в пруд с лещами, а на вопрос друга о том, что станет с лещами, отвечает: «С чего ты взял, что я охотник до Лещей?»¹²

Крылов сохраняет не только сюжетную основу, но и композицию источника: ситуация вводится в повествовательной форме, а ее истолкование дается в диалоге персонажей. Объем диалога минимален: в нем две реплики – вопрос и ответ. Ответная реплика в обоих случаях завершается риторическим вопросом, который занимает последний стих басни и выступает как неожиданное разрешение заданной в начале текста загадки — пуант. Ни в той, ни в другой басне нет морали как таковой. Заключительный риторический вопрос не содержит прямого нравоучения, не выражает идею эксплицитно, а намекает на нее.

Эти совпадения едва ли случайны. Они дают основания предполагать, что Крылов знал басню французского автора и использовал ее, создавая свою. Однако басня «Лещи» — не перевод. Между баснями Крылова и Буазара есть существенные различия — как в форме, так и в содержании.

Прежде всего, различны системы образов. Крылов сокращает число персонажей-людей. Если у французского баснописца их трое, то у русского – лишь двое: князю и слуге соответствует одно действующее лицо – барин, владелец пруда, который сам дает ответ на вопрос своего друга, замещающего иностранца из басни-источника. Кроме того, у Буазара упоминаются другие рыбы — не лещ, а линь и пескарь.

Оба произведения невелики по объему, но текст Крылова больше. В басне Буазара лишь восемь стихов, в басне Крылова — шестнадцать. Впрочем, среди них есть сверхкраткие (двустопный и одностопный), типичные для вольного ямба русских басен;¹³ в вольном стихе басни Буазара самые короткие строки — восьмисложники.

Различие в объеме объясняется прежде всего тем, что у Крылова появляется вступительная часть, которой нет у Буазара. Басня «Лещи» открывается описательным вступлением. По рукописям видно, что над этим вступлением Крылов работал, добиваясь точного стилистического эффекта. Например, он отказался от чернового варианта «В прозрачной как хрусталь воде»¹⁴ в пользу другого — «В прекрасной ключевой воде».¹⁵ Зачеркнув вариант «Их дни щастливые под голову катились», он остановился на таком: «И золотые дни, казалось им, катились». «Золотые дни» — поэтический фразеологизм, причем исключительно важный: в XVIII столетии, обычно в неполногласной форме — «златые дни», он был одним из центральных элементов, образовывавших семантическое поле золотого века — ключевой культурной мифологемы.¹⁶

В первых стихах басни Крылов разрабатывает тему благополучия. Однако затем положение меняется; контраст двух ситуаций подчеркивает перебой ритма — единственная в басне одностопная строка, помещенная между двух шестистопных: «Как вдруг / К ним барин напустить велел с полсотни щук».¹⁷

Вступительная часть басни у Буазара статична: в ней, собственно, нет событий, есть лишь ситуация, на первый взгляд кажущаяся непонятной и требующая объяснения. Крылов же, развивая вступительную часть текста, вносит в нее динамику.

Кроме того, Крылов вносит в характеристику лещей черты антропоморфизма. Этой цели также служат те образы, которые он подбирает в ходе работы над текстом: и мотив золотых дней, и эпитет «прекрасный», изображающий положение дел как бы с точки зрения лещей. Антропоморфные характеристики персонажей-животных в жанре басни совершенно обычны, но басня Буазара принадлежит к числу тех, где этого приема нет. Крылов же парадоксально соединяет в одном тексте персонажей-людей и персонажей-животных, которым придаются антропоморфные черты, — прием, которым он пользуется нередко.

Расширению вступительной части соответствует и различие названий: «Щуки» — у Буазара, «Лещи» — у Крылова. В автографе Крылова зафиксировано название «Лещи и Щуки»,¹⁸ но поэт отбросил этот вариант, предпочтя иной — однословный. Слово «лещи» не только вынесено в заглавие, но и завершает последний стих басни, таким образом замыкая ее в кольцо.

Все эти изменения — проявления общей тенденции. По сравнению с французским источником в басне Крылова смещается фокус внимания; при сохранении сюжетной канвы меняется соотношение образов и тем. В обеих баснях есть персонажи-люди и персонажи-рыбы. У Буазара в центре внимания — люди, и в первую очередь князь. Для Крылова же важен и образ лещей, которых барин отдает в жертву щукам.

Басня Буазара — пример юмора, а не сатиры. По структуре она близка анекдотам об остроумном ответе; ее интерес — в заключительном пуанте. Пуант сохранен и у Крылова, но благодаря изменению структуры текста в нем выражается новое содержание.

В басне Крылова можно усматривать сатирический смысл. Крылов направляет басню против угнетателей, выражая сочувствие угнетенным. Комментаторы предполагали, что басня «Лещи» относится к положению крепостных, как и басня «Рыбьи пляски».¹⁹ Как свидетельство в пользу этой интерпретации можно рассматривать черновик, где читается такая строка: «И барской милостью хвалясь они резвились».²⁰ Крылов вычеркнул этот стих, но слова «барин» и «боярин» в окончательном тексте остались. Применение традиционных басенных сюжетов к конкретно-историческому положению — обычный для Крылова прием, и читатели ждали от него аллюзий на современность:²¹ в частности, басня «Рыбьи пляски» также варьирует известный мотив — в данном случае из басни Эзопа «Рыбак»²² (сюжет № 11 по указателю Б. Э. Перри²³). Но, возможно, идея басни не сводится к обличению крепостного права: допуская различные толкования, аллегория придает ее сатирическому содержанию универсальный характер.

Таким образом, басня «Лещи» — пример трансформации зарубежного источника. Ее основой служит басня Буазара «Щуки». Однако если стиль Буазара отмечен лапидарностью, простотой, то Крылов дополняет басню ярким описательным вступлением. На смену статической ситуации приходит динамика сюжета. Образ жертвы, почти незаметный в басне Буазара, у Крылова выходит на первый план. Не ограничиваясь юмористическим эффектом финала, Крылов придает басне сатирический смысл.