DOI: 10.31860/0131-6095-2023-4-207-213

© В. Н. БЫСТРОВ

А. А. БЛОК И ВЛ. В. ГИППИУС: ЗАВЕРШЕНИЕ ОДНОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ПОЛЕМИКИ

Хронология стихотворного диалога двух поэтов четко прослежена в мемуарах Владимира Гиппиуса «О Блоке, что помню», опубликованных в 2003 году А. М. Грачевой и О. А. Линдеберг. Следует отметить, что во вступительной статье к публикации затронуты существенные моменты этого обмена посланиями.¹

Предваряя содержание диалога, необходимо обратить внимание на то, что Вл. Гиппиус изначально выступал в статусе своего рода духовного наставника, учителя. Не случайно Зинаида Гиппиус в посвященном ему стихотворении «Псалмопевцу» (1912) писала: «О тайнах подземных и звездных / Поешь ты в пустынной тиши…».² Поэт ощущал себя обладателем неких сокровенных истин, едва ли не провидцем и пророком. В одном из стихотворений неопубликованного сборника «Затменья звезд» он, в частности, утверждал: «Срываю медленно туман судьбы / И вижу всё, что непременно будет… <…> Предсказывать – всё знать, всё знать заране – / О, Боже мой, какая тяготá! <…> Открылась мне великая бескрайность; / Теперь ясна мне дней необычайность…»³

Как известно, исходным импульсом для Вл. Гиппиуса послужило стихотворение Блока «Всё на земле умрет – и мать, и младость…», написанное в 1909 году: «Как-то весной (1912), – вспоминал он, – я послал ему (Блоку. – В. Б.) свое возражение в стихах – со стороны оптимизма – на его формулу в стихах – пессимизма».⁴ «Формулу пессимизма» Вл. Гиппиус усмотрел в заключительной строфе:

И к вздрагиваньям медленного хлада

Усталую ты душу приучи,

Чтоб было здесь ей ничего не надо,

Когда оттуда ринутся лучи.⁵

Усеченную последнюю строку четверостишия Вл. Гиппиус взял в качестве эпиграфа. Его стихотворное «возражение» исходило именно из этого блоковского постулата:

Александру Блоку

…Оттуда ринутся лучи.

Ты думаешь – они оттуда ринутся?

Мне кажется, что – нет:

Но в час назначенный все опрокинутся –

Все зримые в незримый свет –

Незримый свет, который в зримом стелется,

Струится и молчит;

Он вдруг заговорит, – и всё изменится,

Всё неизменное в истоме лет!

Ты понял ли, что всё уже известное

Лишь неизвестно нам, –

Что мы идем в стране уже прелестной,

Но горестной очам,

Что мы струимся в самом сердце мира, –

Но мир еще не наш…

Что мы заждались в самом буйстве пира

Заветных чаш!

1912. Февраль.⁶

Этот текст был опубликован первым в составе «поэтического диалога» между Вл. Гиппиусом и Блоком в журнале «Гиперборей». Вл. Гиппиус как бы размышлял в координатах соловьевского и блоковского «двоемирия»: «здесь» и «там», «всё видимое нами / Только отблеск, только тени от незримого очами» (из стих. Вл. Соловьева «Милый друг, иль ты не видишь…», 1892).⁷ Но он убеждал Блока в том, что мир уже весь пронизан чудесными, но незримыми пока лучами, неземным светом. Не нужно их ждать «оттуда». Примечателен сходный образ в стихотворении Ахматовой «Помолись о нищей, о потерянной…», также опубликованном в «Гиперборее»:

Отчего же Бог меня наказывал

Каждый день и каждый час?

Или это Ангел мне указывал

Свет, невидимый для нас?⁸

Образ «заветных чаш», возможно, восходит к «Чаше жизни» Лермонтова (1831): «Мы пьем из чаши бытия / С закрытыми очами, / Златые омочив края / Своими же слезами… / <…> Тогда мы видим, что пуста / Была златая чаша, / Что в ней напиток был – мечта, / И что она – не наша».⁹

Поэт, вспоминал Вл. Гиппиус, «отозвался – тогда же – ответным посланием со стороны пессимизма – пущего. По почте».¹⁰ Этим посланием явилось стихотворение «Владимиру Бестужеву. Ответ», в котором Блок, казалось бы, соглашался с ним:

Владимиру Бестужеву. Ответ

Да, знаю я: пронзили ночь отвека

Незримые лучи.

Но меры нет страданью человека,

Ослепшего в ночи!

Да, знаю я, что в тайне – мир прекрасен,

(Я знал Тебя, Любовь!).

Но этот шар над льдом жесток и красен,

Как гнев, как месть, как кровь!

Ты ведаешь, что некий свет струится,

Объемля всё до дна,

Что ищет нас, что в свисте ветра длится

Иная тишина…

Но страннику, кто снежной ночью полон,

Кто загляделся в тьму,

Приснится, что не в вечный свет вошел он,

А луч сошел к нему.

Март 1912 г.¹¹

А. М. Грачева и О. А. Линдеберг справедливо отметили подспудную связь этого текста со стихотворением Пушкина «Странник» (1835), в котором фигурирует образ «некоего света», обещавшего «спасенья верный путь», а также со статьей Блока «О современном состоянии русского символизма» (1910).¹²

Почему Вл. Гиппиус почувствовал в стихотворении еще больший пессимизм? Видимо, ему показалось, что Блок упорно не верит в метафизический божественный свет, в слияние в реальности двух разных миров.

Вл. Гиппиус решил продолжить полемику: «Я ответил длиннейшим поучением в стихах. По почте же».¹³ Подразумевается цикл из четырех стихотворений под названием «Александру Блоку. Ответ», созданный в апреле 1912 года. В первом из них («Таинственно люблю – и знаю сладость в розах…») он уверял:

<…>

И есть призыв в лесах, смолою пьяных,

Напев – в твоих стихах:

Всё – как в любви, – всё в золотых туманах

И золотых ручьях!

Я осязаю мир так явственно и властно,

Так чувственно – до дна,

Что – вот сгорю в одной мечте бесстрастной –

От счастья и вина…

<…>

Что – вот умру в одном порыве к счастью,

Задуманном не мной!¹⁴

Залог оптимизма поэта – в вере в предустановленную гармонию, дарованную свыше.

Во втором стихотворении («Да, все признать! и безрассудно верить…») возникают мотивы возвышенного стоицизма:

Да, все признать! и безрассудно верить,

Что есть обет во всем.

Да, все принять – и не считать потери,

Теряя день за днем!

<…>

Все дни забыть – и исступленно плакать

В ночную темноту, –

И быть слезой испытанного мрака,

Сияющей в мечту!¹⁵

Но это было близко и мироощущению Блока. Недаром он высоко ценил стихотворение Тютчева «Два голоса»: «Тревога и труд лишь для смертных сердец… / Для них нет победы, для них есть конец».¹⁶ «Смысл трагедии – БЕЗНАДЕЖНОСТЬ борьбы, но тут нет отчаяния, вялости, опускания рук. Требуется высокое посвящение».¹⁷

В третьем стихотворении («Но мы забыли чувственную прелесть…») Вл. Гиппиус, по сути, невольно повторяет постулат из блоковского стихотворения; у Блока: «Да, знаю я, что в тайне – мир прекрасен…»; у Гиппиуса:

Но мы забыли чувственную прелесть,

Завещанную нам,

И – что в страстях людских иная цель есть,

Неявная умам;

<…>

Мы раздвоили внутреннюю цельность

Навек – лучей и тьмы…

Но есть во всем иная безраздельность, –

И безраздельны мы!¹⁸

Это стремление к гармонии, внутреннему равновесию, которые изначально присущи природе, мирозданию.

В заключительном стихотворении («Да, всё признать!.. любить с тоской пристрастной…») Гиппиус уверял «ослепшего в ночи» страдающего поэта:

Ты не ослеп – ты зарыдал в метелях, –

Ты встретишь ночь в звездах!¹⁹

«Ночь в звездах» – один из важнейших символических образов в лирике Вл. Гиппиуса. Так назван его сборник, вышедший в 1917 году. Еще Н. К. Гудзий в конце 1920-х годов указал первоисточник этого образа: стихотворение Тютчева «Не то, что мните вы, природа…» (1836): «Лучи к ним в душу не сходили, / Весна в груди их не цвела, / При них леса не говорили / И ночь в звездах нема была».²⁰ Знаменательны в данном контексте строки стихотворений из упомянутого выше сборника Вл. Гиппиуса «Затменья звезд»: о поэте – «Ты должен, для того чтоб петь, / Лететь на крыльях ночи звездной!»; о Боге – «Дышит в небе ночная звезда, / Блещет тайна Твоя золотая…»²¹ Подобное восприятие макрокосма отражено, к примеру, в стихотворении Вяч. Иванова «Звездное небо» (1889):

Сердце ж алчет части равной

В тайне звезд и в тайне дна:

Пламенеет и пророчит,

И за вечною чертой

Новый мир увидеть хочет

С искупленной Красотой.²²

Владимир Васильевич считал свои послания Блоку оптимистичными поучениями. Парадокс заключается в том, что как раз в этом переломном для него 1912 году он сам мучительно раздваивался, боролся с неверием, с пессимизмом.

На мой взгляд, Блок не усмотрел в стихах своего оппонента существенных возражений и счел поэтический диалог исчерпанным. «На это возражение он уже не ответил», – констатировал Гиппиус.²³ Но в качестве завуалированного ответа он воспринял надпись на подаренной ему книге. «А я ждал. И – дождался. Осенью – через моего младшего брата Васю – он передал мне только что вышедшее собрание своих стихотворений с надписью: „Вл<адимиру> Васильевичу:

И усыпительно, и сладко

Поет незвучная вода, –

Что сон ночной, что сумрак краткий –

Не навсегда, не навсегда…

Блок“

Четверостишие было взято из книги моих стихов „Возвращение“²⁴ – незадолго до того посланных мною Блоку. (По почте – опять же). Но я думаю, что понял верно эту выписку из моей книги – на Собрании его стихотворений – как ответ – на мое второе весеннее поучение.

И опять Мережковский же говорил, что моя книга стихов ему понравилась: „Благородная скука…“ Стало быть, Блок попрекнул меня моим <четверостишием?> – в ответ на второе поучение. <…> А меня еще раз подмыло – возражать Блоку на один из его новых пессимизмов <…> – в „Сирине“.²⁵

Я написал возражение в стихах. Третье поучение. И – не послал. Потом Шура (брат, Александр Васильевич Гиппиус) прочел.

– Что это ты всё Блоку возражаешь?

– Такая уж судьба…»²⁶

Таким образом, полемика продолжилась в 1914 году. Под не посланным поэту «третьим поучением» подразумевается стихотворение «А. Блоку». Этот текст Вл. Гиппиус включил в свой, до сих пор не изданный, сборник «Звезды днем» (раздел «Днесь»), рукопись которого хранится в архиве поэта в Пушкинском Доме. Сборник является третьей частью поэтической тетралогии «На семи путях».

Процитируем текст автографа стихотворения по последнему слою правки:

А. Блоку

…Как исступленно ты протянешь руки

В глухую ночь, о, бедная моя!

Увы! не долетают жизни звуки

К утешенным весной небытия.

Как сладко ты поешь! какие звуки!

Но как неверно дрогнула струна,

О милый брат, едва протянем руки,

Уже поет ответная весна.

Какая? здешняя? – всегда живая?

Нездешняя, – жива или мертва?

О, знаю, мы изгнанники из рая, –

Но поняты ли вещие слова?

Кто поднял меч? кто закружил самумы

Вокруг воздушно-чувственных садов,

Что это, сон? ах, не тверди, не думай,

Что мы дрожим в оцепененье снов.

Завеса пала – очи ослепила,

Завесу снимем – и опять в раю,

Ты слышишь, кружит огненная сила

И грусть и страсть ослепшую твою?

Мы исступленно протянули руки,

Но не оглохла ночь, Бог не оглох:

Но явственно тревожат наши звуки

Не мертвых, нет! (не верь, не верь разлуке!) –

Лишь утаенных в сумраке дорог.

5 мая 1914 г.²⁷

Эпиграфом послужила предпоследняя строфа блоковского стихотворения «О, нет! не расколдуешь сердца ты…» (1913).

Судя по всему, прежде всего этот текст вызвал отклик Гиппиуса. Важно учитывать, что в стихотворении Блока его слова обращены к лирическому адресату, пребывающему в неких снах, «красивых мечтах», но ищущему подлинной жизни.

Главный пункт расхождения двух поэтов сохранялся и в этом, пантеистическом, по сути, «поучении». Символической «весне небытия» Гиппиус противопоставляет другую, «здешнюю весну». В его восприятии, «утешенные весной небытия» Блока – это какие-то духовные мертвецы, которые «в глухую ночь» ждут спасения. Но, уверял он поэта, они не мертвые, поскольку «ночь не оглохла, Бог не оглох». Они – просто блуждающие в ночи «странники», которым доступны животворящие «звуки». Стоит только протянуть им руки… Но ведь об этом и блоковский финал стихотворения: «Ты проклянешь, в мученьях невозможных, / Всю жизнь за то, что некого любить! / Но есть ответ в моих стихах тревожных: / Их тайный жар тебе поможет жить».²⁸ Этот «ответ» поэта-провидца – опора и надежда отчаявшемуся пессимисту, каковым сам Блок себя не считал, по крайней мере в то время.

Конечно, могут быть и другие трактовки гиппиусовского текста, который многозначен и не исчерпывается перекличками со стихотворением Блока.

Почему Гиппиус не послал поэту свое «третье поучение», не опубликовал его? Во-первых, Вл. Гиппиус не мог не учитывать, что Блок в 1912 году никак не откликнулся на цикл из четырех стихотворений. Возврат к «диалогу» с очередным «поучением» мог восприниматься как нечто излишнее, докучное. Во-вторых, он, видимо, осознавал, что не стоит уже выступать в роли учителя поэта, авторитет, роль и значение которого возрастали с каждым годом.