DOI: 10.31860/0131-6095-2023-2-250-258

© Юань Мяосюй (КНР)

КИТАЙСКАЯ СУДЬБА ТВОРЧЕСТВА Б. Л. ПАСТЕРНАКА (РЕЦЕПЦИЯ И ПЕРЕВОДЫ)¹

Без всякого преувеличения можно сказать, что в 50-е годы XX века китайская переводная художественная литература понимается как литература, переведенная с русского языка. По данным статистики,² в этот период издания китайских переводов русско-советской литературы составляют 2146, затем переводы английской литературы – 250, американской литературы – 213, французской литературы – 185. Начиная с 1957 года, когда разногласия между КПК и КПСС обострились, в Китае издавалась большая серия переводной художественной литературы и справочников для конфиденциального чтения под названием «Книга с желтой обложкой». Это свидетельствовало о том, что Китай, отказываясь от публичных взаимодействий с иностранной литературой, в то же время не подавлял потребностей непосредственно познакомиться с идеологическими и культурными процессами в других странах, в частности, в Советском Союзе. Интересно, что спустя 20 лет статус публичного издания приобрела большая часть данной серии, а для поколения читателей из китайской интеллигенции, родившихся приблизительно в 1950–1960-х годах, эти произведения стали духовной пищей и проводником жизненной силы, в том числе и творчество Б. Л. Пастернака.

Имя Бориса Пастернака впервые прозвучало в Китае почти одновременно с выпуском романа «Доктор Живаго» в Италии. Это произошло 15 ноября 1957 года, а буквально через месяц, 11 декабря, в китайском периодическом справочнике «Иностранная литература» для конфиденциального чтения была опубликована короткая заметка о нем. В ней, ссылаясь на агентство «Associated Press», было отмечено, что итальянский перевод вышел в свет не беспрепятственно и сам роман может быть сравним с романом «Не хлебом единым» В. Д. Дудинцева и книгой «Новый класс» М. Джиласа по размаху политической сенсации.

Нобелевская премия дала возможность массовому читателю познакомиться с поэтом. Однако через неделю после объявления Шведской академией наук лауреата того года в газете «Жэньминь жибао»³ была опубликована рецензия, в которой Пастернака назвали растением, ядовитым для советской власти. Отзывы подобного рода появились один за другим в таких всекитайских газетах и журналах, как газета «Вэньибао», журнал «Ивэнь» и т. д. Вместе с тем в декабре 1958 году вышел сборник для конфиденциального чтения на тему «Пастернаковские события», в который было включено 36 репортажей и рецензий, написанных авторами из США, Англии, Италии, Франции, Швеции, Бельгии и Японии, касающихся биографии Пастернака, персонажей и сюжета романа «Доктор Живаго», его актуальности. Кроме того, большее значение имел фрагмент романа, опубликованный в приложении к этому сборнику. На китайский язык были переведены всего четыре части романа, первые три – с английского, по версии из американского журнала «Корреспондент», а четвертая, т. е. эпилог романа – с французского, по версии из журнала «Доказательство». Перевод данного фрагмента важен и потому, что он представлял собой первую китайскоязычную версию,⁴ хотя, сравнивая его с оригиналом, можно отметить, что из-за недостаточного объема фрагмента и слабой связи между частями читать его было очень тяжело.

В первой половине 1960-х годов портрет Пастернака вместе с другими литературными фигурами начала XX века был представлен в мемуарах «Люди, годы, жизнь» И. Эренбурга. С декабря 1962-го по январь 1964 года издавался китайский перевод воспоминаний в 4 томах. По словам современного поэта Бэй Дао,⁵ этот перевод «стал Священным Писанием молодежи своего поколения <…> открыл им тайное окно во внешний мир».⁶ Во время культурной революции, когда на такого рода переводной литературе уже закрепился штамп «запрещенное», ее популярность, особенно среди молодых читателей, наоборот, достигла более высокого уровня. Эти переводы стали духовной пищей для будущих писателей и поэтов.

Точка в различии подходов к оценке Пастернака была поставлена только в конце 1970-х гг. Начиная с 1978 года⁷ его произведения и сведения о нем постепенно стали появляться в публичных изданиях. Так, во втором выпуске журнала «Иностранная литература и искусство» была опубликована новость о выходе в США воспоминаний О. Ивинской «В плену времени». На следующий год был издан трехтомный биографический словарь иностранных писателей, в числе которых был и Пастернак.

Первая волна переводов Пастернака в Китае относится к 1980–1990-м годам, в течение которых произведения разных жанров стали доступны массовому читателю. Одним из значительных процессов в переводе творчества Пастернака и иностранной художественной литературы в целом в последнее двадцатилетие XX века, несомненно, является выход в свет с ноября 1986-го по июнь 1987 года четырех китайскоязычных версий перевода романа «Доктор Живаго». Одна из них была опубликована в трех подряд номерах журнала «Мир прозы».⁸ Остальные версии были изданы отдельными книгами, каждая из которых имела свой русскоязычный оригинал – изданный в 1959 году в Париже, в том же году в Издательстве Мичиганского университета и в 1983 году в Нью-Йорке. Отметим, что все три русскоязычные версии были изданы не в России (в СССР роман был опубликован только в 1988 году). Однако издание китайских переводов вполне может рассматриваться как симптом оттепели по отношению к Пастернаку на его родине. В предисловии или послесловии к этим переводам было отмечено, что Пастернак – это наследник гуманистической традиции русской литературы, а в романе «Доктор Живаго» правдиво изображена описываемая эпоха. Через три месяца после выхода первого полного перевода публицист Хэ Маньцзы⁹ назвал этот роман «потрясающе красивым» и написал: «хочу на одном дыхании проглотить».¹⁰ Он отметил, что одним из источников трагедии Живаго является его благородная душа, опередившая свое время. В части «Опять в Варыкине» читатель может увидеть «духовное пробуждение настоящего человека»¹¹ и ощутить русскую литературную традицию, исходящую от классики XIX века. Хэ Маньцзы пишет: «Пастернак лишь инакомыслящий человек, оценивающий по-своему Октябрьскую революцию, в то же время он утверждает ее справедливость и необходимость».¹² По результатам опроса «Сто шедевров литературы», организованного «Китайской газетой чтения» в 1999 году, роман занимал 13-е место среди иностранной литературы и первое среди русской.

Отдельные переводы стихотворных произведений Пастернака начали публиковаться еще в 1982 году, в частности, «Ветер» Юрия Живаго был напечатан в журнале «Мировая литература». Его переводчик Чжан Бинхэн впоследствии выполнил также и перевод самого романа. Он учился на факультете китайской литературы Университета Цинхуа и хорошо знал классическую литературу, поэтому в его переводе заметно чаще встречаются рифмующиеся слова. Что касается первого переводного собрания стихотворений поэта, оно вышло в свет в 1988 году под названием «Вальс со слезой». В нем было собрано 113 стихотворений Пастернака разных периодов. Как отмечено в аннотации к изданию, писатель уже «широко известен в нашей стране <…> в его (Пастернака. – Ю. М.) поэзии отражаются идеалы символизма, акмеизма и футуризма, в то же время звучит и свой уникальный голос».¹³ Не меньшее значение имеет и перевод избранных стихотворений Пастернака под заголовком «Сестра моя – жизнь», выпущенный в 1991 году. Необходимо отметить, что, поскольку эти два собрания произведений были составлены и переведены разными мастерами, они отличаются не только включенными в них стихотворениями, версиями переводов одних и тех же произведений, но и взглядом на поэзию Пастернака. Так, в первом сборнике подчеркивается музыкальная гармония и картинность, а во втором внимание уделяется превосходству символических образов над действительными предметами или явлениями. Так или иначе, оба они принесли китайскому читателю новую возможность познакомиться с Пастернаком не только как с прозаиком, но и как с поэтом.

В 1980–1990-е годы были опубликованы также автобиографические очерки Пастернака. Первая версия – перевод отрывка из очерка «Люди и положения» – была напечатана в 1985 году в журнале «Мировая литература».¹⁴ Через шесть лет полный его перевод совместно с переводом раннего очерка «Охранная грамота» и другими статьями¹⁵ был издан отдельной книгой. Автобиография как дополнение к роману и стихотворениям составляет вместе с ними «ясную и многомерную душу России».¹⁶ С точки зрения критика, в «Охранной грамоте» можно увидеть беззаботное время автора-юноши, а в «Людях и положениях» – тоску и отпечаток прожитых лет. Как будто откликаясь на свой роман, высказываясь о своих современниках, Пастернак «глубоко проникал в их духовный мир и воспринимал их слова и замыслы с крайней печалью».¹⁷

Кроме этого, в журнале «Советская литература» в 1987 году была опубликована повесть «Воздушные пути». Перевод был выполнен Лю Вэньфэем, который в 1992 году впервые познакомил читателя с перепиской между Б. Пастернаком, М. Цветаевой и Р. Рильке и назвал эти продолжающиеся в течение одного года письма «симфонией времен года».¹⁸ В то же время на китайский язык была переведена и стенограмма выступления Пастернака в 1931 году на вечере, посвященном памяти В. В. Маяковского, что свидетельствует о популярности Маяковского в Китае, с одной стороны, а с другой – о возрастающем интересе к Пастернаку у массового читателя. Безусловно, значительную роль здесь сыграло ослабление цензуры иностранной литературы после 1978 года, поэтому за короткое время в Китай хлынуло относительно большое количество произведений иностранной литературы, тем самым в какой-то степени покрывая дефицит объема массового чтения и расширяя его круг.

В XXI веке роман «Доктор Живаго» продолжает привлекать к себе внимание широкого читателя. Наряду с переизданием трех общепризнанных версий полного перевода 1980-х годов появилось около 20 разных версий, в том числе и адаптированные для школьников и студентов. Здесь стоит отметить перевод, выполненный тайваньским писателем Хуан Яньдэ. Впервые он был опубликован в Материковом Китае в 2012 году¹⁹ и вызвал дискуссию в Интернете о качестве по сравнению с предыдущими тремя переводами. В нем нередко встречаются обработанные слова и предложения – изменение порядка слов по сравнению с оригиналом, замена выражений адаптированными и т. п.

В течение последнего двадцатилетия переиздавались и другие произведения Пастернака. В 2011 году в Шанхае начала выходить серия книг «Сочинения Пастернака». В 2014 году издание прервалось, к тому времени было опубликовано четыре выпуска, в том числе три тома полного собрания стихотворений. В переводе участвовали русисты старшего и младшего поколений, которые были способны не только выполнить работу по перенесению творчества Пастернака на китайскую почву, но и дать анализ его стихотворениям. По словам главного переводчика Гу Юньпу, для понимания стихотворений Пастернака необходимо «художественное мышление», т. е. на первом плане «мгновенная вечность», поскольку автор «дает себе задание разрабатывать поэзию как вид искусства, а не просто переносить в нее свой жизненный опыт».²⁰ Стоит упомянуть о том, что Гу Юньпу еще в 1990 году опубликовал перевод избранных 78 стихотворений поэта под названием «Советский мастер туманной поэзии»,²¹ в предисловии сделав акцент на пастернаковской второй действительности в поэзии, родившейся в результате своеобразной вариации первой действительности. Без сомнения, одной из отличительных черт является особая метафоричность его стихотворений, но в то же время более значима была запечатленная картина мира и замысел. Полное собрание стихотворений Пастернака привлекает также внимание молодого писателя и критика Юнь Етуя.²² Он видит в слове «поезд» ключ к восприятию всего пастернаковского творчества: с его точки зрения, именно на поезде перевозятся «огромные исторические перемены», которые перципирует Пастернак. Поэт сравнивает жизнь с поездом, который идет вперед, даже если скорость падает, он не останавливается. В 1958 году, когда Пастернак получил Нобелевскую премию, он написал стихотворение «Поездка», в котором поезд теряет мощную движущую силу, но все же едет и поддерживает свою жизнь. В конце рецензии Юнь Етуй отметил, что Пастернак – чистый, выделяющийся из массы человек, он, как и прежде, надеется на дождь, слякоть, колеса и чудеса:

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица,

Но быть живым, живым и только,

Живым и только до конца.²³

К особому феномену нового века относятся переводы Пастернака, выполненные современными поэтами. В 2005 году Бэй Дао напечатал сборник биографических эссе о девяти иностранных поэтах с заголовком «Роза времени», содержащий и статью о Пастернаке. Помимо основных фактов жизни и творчества поэта Бэй Дао упомянул три произведения – «Февраль», «Марбург» и «Гамлет». С его точки зрения, к стихотворной вершине Пастернака относится именно «Марбург», поскольку в нем проявляется не столько неудачная любовь, сколько «кризис, вызванный неудачей в любви, включающий духовные путешествия, сомнения в рациональном мире и осознание собственной миссии».²⁴ Все три стихотворения анализируются в статье в сопровождении нескольких переводов, один из которых был сделан самим автором. Бэй Дао проявил языковую интуицию и чувство ритма в своих переводах, но в то же время, к сожалению, не всегда объективно критиковал другие версии. Дело, возможно, в его недостаточном уровне владения иностранными языками. Как бы то ни было, его версии полезны для изучения стихотворного перевода и он, в свою очередь, продолжает традицию поэтов-переводчиков. Помимо него переводом стихотворений Пастернака занимаются также поэты А Цзю²⁵ и Ван Цзясинь,²⁶ кроме того, в ранней поэзии последнего выражается особое уважение к Пастернаку.

В процессе развития китайской литературы XX века после «Движения 4 мая 1919 года»²⁷ серьезное значение придается восприятию иностранной литературы и ее теории, а русская литература с самого начала участвовала в нем и без перерыва продолжает свое распространение в Китае, хотя и с явным застоем в 1960–1970-е годы. Большинство писателей и поэтов, родившихся в 1940–1950-х годах и занимающих свое определенное место в современном литературном процессе, черпает вдохновение из культуры Серебряного века. В этом смысле Пастернак, пришедший из Серебряного века «печальной тенью», проживший дольше некоторых своих современников, стал «собственно поэтическим мифом»²⁸ в глазах китайской молодежи 1960–1970-х годов, любящей литературу и искусство. И сила этого мифа со временем не увядает. Так, Чжан Канкан²⁹ в своей рецензии признала, что «благодаря возвращению к жизни романа „Доктор Живаго“ <...> к сорока годам я заново и навсегда увидела в русской и советской литературе свою духовную колыбель».³⁰ Между тем, как отметил Чжан Вэй,³¹ сравнив поступки русских (советских) и китайских писателей под давлением неблагоприятных внешних обстоятельств, «духовные оковы не разрушили могучей корней русской литературы и ее традиционных сил, которые неисчислимы, и поэтому появился пастернаковский „Доктор Живаго“».³² Среди тех, кто видит в Пастернаке своего литературного учителя, особо стоит упомянуть поэта Ван Цзясиня.

Студенческие годы Ван Цзясиня пришлись на начало 80-х годов прошлого века, когда молодые люди читали и писали стихи, создавали разные литературные кружки и объединения. Они погружались в поэтическую атмосферу и потом, в 1990-е годы, некоторые из них становились представителями младшего поколения современной поэзии, в том числе Ван Цзясинь. В выступлении перед студентами он подчеркнул, что его питала поэзия таких авторов, как У. Йейтс, Р. Рильке и Б. Пастернак.³³ Перечитывая с 1980 года³⁴ их стихотворения, Ван Цзясинь от начального этапа своего творчества, на котором «отображал явления действительности с коллективной позиции, без какой бы то ни было индивидуальной особенности»,³⁵ переходил к поиску духовного собеседника, чтобы в удаленном от центра поэтического круга уголке³⁶ переживать тяжелые моменты жизни. Его неутолимая жажда перемен нашла отклик в стихотворении Рильке «Осенний день»:

Потом вели, пусть плод последний спелый

Нальется совершенством, и вино

Тяжелое Ты, как заведено,

За два-три южных дня чудесным сделай!

Теперь бездомный не построит дома,

Кто одинок, тот будет одинок.

Не спать, читать, ронять наброски строк,

Бродить аллеями по бурелому,

Когда осенний лист шуршит у ног. ³⁷

Страдая от разрыва между мечтой и реальностью, Ван Цзясинь осознал ценность спокойной жизни после ее превратностей, а также суть одиночества – ответственность за свою судьбу.

Без преувеличения, Пастернак видел в Рильке своего духовного учителя. В первом письме к Рильке от 12 апреля 1926 года он написал: «Я Вам обязан основными чертами своего характера, всем складом духовной жизни. Они Вами созданы. <...> До сих пор я был бесконечно благодарен Вам за широкие, бесконечные и бездонные благодеяния Вашей поэзии».³⁸ А по окончании работы над повестью «Охранная грамота», посвященной памяти поэта, Пастернак написал: «В первый раз в жизни мне пришло в голову, что Вы – человек, и я мог бы написать Вам, какую нечеловечески огромную роль Вы сыграли в моем существованьи».³⁹ Поэтому неудивительно, что в конце 1980-х годов, восприняв австрийского поэта как своего просветителя и единомышленника, Ван Цзясинь сопереживал Пастернаку и называл отношение к нему «дыханием в унисон и жизнью одной судьбой».⁴⁰

В то же время работа в издательстве «Поэзия» (Пекин) открывала перед Ван Цзясинем больше возможностей присоединиться к окружению поэтов китайского авангарда. Однако он продолжал идти по своему пути: «Поэзия – это плоды одиночества и духовное дело с личными тайнами».⁴¹ Существенное влияние на Ван Цзясиня оказала автобиографическая повесть Пастернака «Охранная грамота» и «Доктор Живаго». На его взгляд, благодаря этому роману восстановились великие традиции русской литературы XIX века, в особенности русская стихотворная культура; тем самым роман имеет значение духовного откровения. По словам Ван Цзясиня, Пастернак заслуживает уважения всех, кто твердо отстаивает поэтическую истину, поскольку «становишься поэтом лишь тогда, когда из-под пера выходят слова в музыкальной гармонии, а не мертвый язык».⁴²

Зимой 1989 года, заимствовав сюжеты из 14 части «Доктора Живаго» «Опять в Варыкине», Ван Цзясинь соединил с ними «собственный жизненный опыт»⁴³ и написал стихотворение «Баллада в Варыкине» как дань уважения Пастернаку. В этом произведении через отображение судьбы Пастернака выражается сомнение в том, справляется ли поэзия с невзгодами в реальной жизни. В тяжелой обстановке чистое искусство не сосуществует с реальностью, попав в безвыходное положение, поэт смог лишь поднять «пронзительные крики»:

Свеча горит.

Перо поэта снова на бумаге мчится,

Скачущие строки

Без внимания оставляют намеки на судьбу.

Но, волки свищущие

Подступают вплотную,

Поэты! Почему-то вопли

Не смогли участвовать в вашей музыке?

Зачем смертельная схватка человека со зверем

Виделась только во сне мятежном?

Чистые поэты! Опущенное в ваших стихах

Будет в вашем существовании

Проявляться более злобно,

Оно волчий клык, холодный, белый,

И отрежет вашу судьбу,

Его открытая пасть уже повернута к вам.

Зловещий признак!

Слабые стихи, разве преодолеют

Страхи такие глубинные?

Поэты положили свое перо.

Со снежной глубокой ночи, через щель

Между словами

Раздается волчий вой, неудержимо

Раздается...

Свеча горит,

Как пишем дальше?

Когда язык не разделит тяготы,

Когда не различим никак,

Те пронзительные крики

Исходят из снежных полей или

От нашей души...⁴⁴

Если в «Балладе» Ван Цзясинь выступил в роли последователя поэтического мышления Пастернака, то буквально через год в стихотворении «Пастернаку» он уже выразил сильное желание побеседовать с поэтом. Это стихотворение написано «в период развития китайской поэзии 90-х гг., когда время идеализма подходило к концу и наступала индустриальная эпоха с духовной нищетой, оно безусловно относится к числу современной классики».⁴⁵ Однажды утром после снегопада Ван Цзясинь ехал на работу на автобусе с запада на восток по центральной улице Пекина Чанъаньцзе. Зимняя слякоть, блеск восхода и морозный пейзаж на севере Китая напомнили Ван Цзясиню «далекое далекого, Пастернака, общую жизнь и судьбу»,⁴⁶ и потом в его голову пришли строки:

Наконец можем писать по своей душе.

Но так жить нельзя.

Это трагедия наша общая.⁴⁷

Поэт выразил сомнение в цели своего творчества и одновременно признался в том, что «на всех нас оказывали влияние двух противостоящих требований – этического и эстетического».⁴⁸ Образ снега в творчестве Пастернака многозначен. Кроме жесткой общественной ситуации он символизирует и подлинную интеллигентность, и свидетельство страдания и счастья. Снег, в свою очередь, стал эмоциональным посредником между Пастернаком и Ван Цзясинем, что нетрудно заметить в строках последнего:

От снега до снега, по грохочущей слякоти еду

И читаю ваши стихи в пекинском автобусе, – ⁴⁹

заимствованных из пастернаковского стихотворения «Февраль». Образ снега у Ван Цзясиня проявляется через слова «метель», «снежный холод» и «снежно-ледовый», которые построены на контрасте – в них сомнение и уверенность, печаль и радость. В последней строфе размышление Ван Цзясиня о личной ответственности китайского поэта в ту эпоху оказывается актуальным и сегодня:

Это и есть боль, есть счастье, которые <можно> высказать

Только при моей жизни, полной снега и льда.⁵⁰

В 1990-е годы истинное литературное творчество как отражение состояния души было непростым делом для китайских поэтов, поскольку их окружало стремление к материальному благосостоянию и духовный упадок, и они бы становились бесчувственными, если бы не переосмысливали себя, не отстаивали нравственные ценности поэзии. Ван Цзясинь, следуя Пастернаку, переживает свою жизнь, полную «снега и льда», и таким образом выделяется из китайской творческой интеллигенции 1990-х годов.

Среди современных китайских стихотворений, опубликованных в XXI веке, относительно редко встречаются произведения, заглавие которых непосредственно отсылает читателя к Пастернаку. Среди прочих можно отметить поэта Юань Яна,⁵¹ который вместе с Ван Цзясинем принадлежит выходцам из поэтического сообщества Лоцзя.⁵² В 2006 году Юань Ян написал стихотворение «Глаза березы» с посвящением «Пастернаку». В них без труда опознается картина из начала романа «Доктор Живаго»:

Черное шествие шло по бескрайнему снегу

Мальчик с выпученными глазами

Пытался понимать смерть, погружался в думы о маме

О ее лице под черной землей.⁵³

На сегодняшний день, когда имя Пастернака знакомо китайцам более 60 лет, мы можем сказать, что китайские переводы его творчества выдержали испытание временем и стали общепризнанной классикой переводной литературы. И разговор об этом имени будет продолжаться.