DOI: 10.31860/0131-6095-2022-2-135-142

© С. А. Степина

Н. М. КОНШИН — СОТРУДНИК «УЧЕНОЙ РЕСПУБЛИКИ»¹

Николай Михайлович Коншин (10 (21) декабря 1793 — 31 октября (12 ноября) 1859) — один из второстепенных литераторов конца 1810-х — начала 1840-х годов, прошедший характерную эволюцию от поэта-элегика до писателя-романиста и археографа, участвовавший, пусть и несколько на периферии пушкинского круга, в целом ряде кружковых и журнальных проектов 1820-1830-х годов, а впоследствии стремившийся запечатлеть в мемуарах историю литературного поколения, к которому принадлежал.

Внимание исследователей к Коншину объясняется прежде всего его личными связями с Е. А. Баратынским, А. А. Дельвигом и А. С. Пушкиным.² Между тем вхождение Коншина в литературу во многом было обусловлено его участием в Вольном обществе любителей российской словесности, которое, как представляется, сыграло свою роль в становлении Коншина-литератора, а также способствовало и его внелитературным успехам. Коншин, как и многие авторы не «первого» ряда, интересен не столько литературной продукцией, в большей степени эпигонской, сколько своей социальной траекторией, на примере которой можно проследить, как занятия литературой, не ставшие определяющими для его жизненной стратегии, сополагались с карьерно-служебными устремлениями и общественным статусом. Подобные случаи ярко иллюстрируют те социальные возможности, которые могли дать образованному дворянину публичные выступления на литературном и/или научном поприще. Обращение к истории сотрудничества Коншина с ВОЛРС позволяет не только более подробно описать его литературную стратегию и уточнить эпизоды его ранней биографии, связанные с переводческой деятельностью, о которой до сих пор практически ничего не сказано в научной литературе, но и показать «символическую ценность» участия в ВОЛРС в начале 1820-х годов.

Прежде чем переходить к интересующим нас сюжетам, коротко опишем биографические или, точнее, служебные обстоятельства, предшествовавшие вступлению Коншина в ВОЛРС.

В 1805 году, по окончании курса в Вологодской гимназии, Коншин отправился в Петербург для определения в корпус, но из-за отсутствия документов, доказывающих его дворянское происхождение, его зачислили в роту для разночинцев. После выпуска из корпуса Коншин был переведен юнкером в гвардейскую конную артиллерию (1 ноября 1811 года); через два месяца, 25 декабря 1811 года, он держал офицерский экзамен и был произведен в прапорщики, но из-за бюрократических проволочек с документами не поступил в гвардию и был направлен в армию.³ Коншин не участвовал непосредственно в военных действиях, а потому не получил награды за боевые заслуги, что могло бы способствовать продвижению по службе: в 1812 году он находился с 20-й конной ротой под Смоленском; заболев незадолго перед Бородинским сражением, смог вернуться в роту только в конце 1812 года; в 1813 году служил в Брянске. В 1844 году Коншин вспоминал: «В 1811 году я служил прапорщиком в конной артиллерии. Пока продолжалась последняя великая лихорадка Европы с XII до XV года включительно, естественно, продолжались и блистательные надежды всех прапорщиков. Однако же мир Европы застал меня в этом же чине, но уже больным и сердитым».⁴

Весной 1814 года вместе со своей батареей Коншин выступил в заграничный поход на Варшаву и Краков, а затем в Шклов. Здесь познакомился с учителем французского языка Александром Старынкевичем, который, по заверению самого Коншина, оказал огромное влияние на становление его мировоззрения и интеллектуальное развитие. Об этом известно из его автобиографических записок «Для немногих»: «...он первый развернул мои понятия, и первый дал мне существенное право на некоторую самонадеянность и благородную свободу мыслей. <...> с ним прочитал я и философов, и мечтателей; и признаюсь, что особенная нежность ко мне этого редкого человека внушила в меня большее к себе уважение, и я устыдился прежней слепоты своей».⁵

Кружок Старынкевича состоял в основном из молодых дам. Здесь Коншин обратился к чтению философии, увлекся классической и современной поэзией и, по-видимому, приободренный наставником, стал пробовать собственные силы в литературном творчестве.

В начале 1816 года Коншин отправился в Петербург, чтобы «проситься в гвардию» или «армию, стоящую на Турецкой границе»,⁶ но получил везде отказ, 10 февраля 1818 года вышел в отставку в чине поручика. Неудачи в военной карьере разочаровали Коншина, но не разрушили его мечты о славе и высоком положении в обществе. При протекции отца он поступил в Департамент мануфактур и внутренней торговли, однако служба мелким чиновником казалась ему занятием скучным, недостойным и мало приближающим к заветной цели — получению дворянства.

Чтобы обратить на себя внимание и продвинуться в служебной карьере, Коншин, вероятно осознавая связь между литературой и социальными привилегиями, решил прибегнуть к архаичной модели патронажа⁷ и преподнести императору «серьезный» литературный труд. 29 июля 1818 года Коншин обратился к министру духовных дел и народного просвещения князю А. Н. Голицыну с письмом, в котором просил дозволения преподнести императору свой перевод книги французского историка Пьера-Николя Ружрона «Царствование Карла Великого, короля французского, императора западного»,⁸ а также ходатайствовал о монаршей милости в уважение прежних «благороднейших подвигов» и «невозвратной потери здоровья на службе отечеству, в бывшую 1812 года кампанию».⁹ В случае признания книги достойной некоторой награды Коншин «желал бы, чтоб высочайше повелено было, при вступлении его в статскую службу, переименовать его в 10-й класс, соответственно пожалованному ему при отставке артиллерии поручика чину».¹⁰

Не дождавшись ответа в течение четырех с половиной месяцев, в декабре 1818 года¹¹ Коншин написал еще одно письмо Голицыну. Только после этого началось движение рукописи, которая была отправлена для дальнейшей экспертизы попечителю Санкт-Петербургского учебного округа С. С. Уварову, а тот в свою очередь поручил составить отзыв о ней профессору кафедры общего права Санкт-Петербургского университета А. П. Куницыну.

Несмотря на в целом одобрительный отзыв Куницына и рекомендацию книги к публикации после исправления некоторых переводческих погрешностей и стилистических неточностей, 12 марта 1819 года последовала резолюция: «...Господин Министр по изъяснении ему сей книги содержания не находит приличным посвящать и подносить оную Государю Императору».¹² Такой ответ означал, что первая попытка Коншина воспользоваться патронажной моделью и укрепить свою социальную позицию оказалась неудачной.

Сам Коншин, по-видимому, понял это раньше получения официального решения, поскольку начал искать более быстрого карьерного роста в армейской службе, и уже в марте 1819 «по высочайшему приказу» вернулся в полевые полки, намереваясь, по его словам, «в короткое время получить майорский чин».¹³ Однако, опираясь на автобиографические записки Коншина, можно предположить, что переход в армию не ослабил его желания войти в литературный круг: «В скромном армейском мундире я стал более уважать себя и точно стал более, нежели прежде, достоин уважения. Я потерял фанфаронство в словах и в образе жизни: прилепился к занятиям полезным; словесность и науки были товарищами моего уединения; химерический, необыкновенный идеал будущего рассыпался в мозгу моем мало-помалу, ограничился уже моим — сегодня и завтра; и ничем неутолимая жажда чего-то неизвестного, но великого превратились в тихое желание достижения цели определенной и возможной. Товарищи жизни, о которой и теперь еще с восторгом вспоминаю!..»¹⁴

Это признание Коншина говорит о том, что литературные занятия в этот период были осознаны им не только как средство «достижения цели определенной и возможной», но и как важная составляющая частной, душевной жизни. Не случайно тогда же изменяются и принципы литературно-бытового поведения Коншина: он ищет не внелитературного покровительства, но дружеской поддержки изнутри литературного мира.

Литературный дебют Коншина состоялся благодаря его знакомству с Баратынским в Нейшлотском пехотном полку в Финляндии. В жизни Коншина Баратынский стал тем, кем для него в свое время был Дельвиг, — другом и, несмотря на разницу в возрасте (а Коншин был даже старше Баратынского на 7 лет), поэтическим наставником, который уже обладал литературным опытом и репутацией и, заметив талант приятеля, способствовал его развитию и продвижению.¹⁵ Примечательно, что Коншин и Баратынский были близки не только по духу, но и по социальной траектории: в силу разных обстоятельств они оба оказались, так сказать, «дворянами без дворянства» и для них обоих литература, помимо прочего, была тем полем, которое давало возможность улучшить свое положение.¹⁶

Для своих дебютных сочинений Коншин избрал жанр дружеских посланий, которыми обменивался с Баратынским и в которых неизменно ему подражал. Первой публикацией Коншина стало послание «Баратынскому» («Куда девался мой поэт?.», 1 августа 1820), помещенное в сентябрьском номере журнала «Благонамеренный»,¹⁷ где в первой половине прошлого, 1819 года, дебютировал сам Баратынский.

Хотя документальных подтверждений этому нет, вероятно, не без участия Баратынского (в это время члена-корреспондента ВОЛРС) на заседании Общества 29 ноября 1820 года были представлены как «сочинения неизвестного» два послания Коншина: «Баратынскому (при вступлении из лагеря в деревню)» («Забудем, друг мой, шумный стан...», май-июль 1820) и «Баратынскому (ответ)» («Поэт, твой дружественный глас...», 1820). Оба стихотворения были одобрены, но первое по неизвестным причинам осталось неопубликованным, а второе появилось в последней книге «Соревнователя просвещения и благотворения» за 1820 год без подписи.¹⁸

Впоследствии Баратынский, будучи уже действительным членом ВОЛРС (с 28 марта 1821 года) и имея по Уставу «право предлагать в Члены Общества особ, достойных и могущих быть полезными»,¹⁹ выдвинул кандидатуру Коншина в члены ВОЛРС, о чем имеется запись от 16 мая 1821 года в «Делах по части секретаря Общества».²⁰ Из этого же документа известно, что 31 мая 1821 года большинством голосов Коншин был избран в сотрудники, а 19 декабря — в действительные члены ВОЛРС.²¹

Такой, можно сказать, быстрый перевод из сотрудников в действительные члены Общества²² объясняется тем, что, с одной стороны, с июня 1821 года Коншин относительно регулярно мог посещать собрания Общества,²³ поскольку Нейшлотский полк дислоцировался в Петербурге с апреля 1821 года по июль 1822 года для несения караульной службы;²⁴ с другой стороны, как того и требовал Устав, он аккуратно представлял на рассмотрение ученого комитета свои творческие «упражнения».

Анализ архива Коншина²⁵ открывает любопытный факт: многое из его поэтического наследия 1820-1825 годов, куда входят не только послания и элегии, но и в большом количестве альбомные стихи, лирические миниатюры, могло составить сборник, но при этом даже не было обнародовано. Будучи членом ВОЛРС, Коншин не делал ставку на эти жанры. В начальный период своего сотрудничества с «ученой республикой» из более чем двадцати написанных посланий и элегий он предложил на обсуждение лишь несколько текстов. Помимо уже упомянутых посланий Баратынскому, в 1821 году Коншин представлял в Общество послание «Барону К.» («Любимец дружбы и Харит.», 1820), адресованное полковому товарищу К. Г. Клеркеру, которое было одобрено и опубликовано в «Соревнователе»,²⁶ а также элегии «Умирающий» (1820-1821) и «Воспоминание к Р.» («За рубежом владычества мечты.», 1821), последняя из которых появилась в «Новостях литературы»²⁷ А. Ф. Воейкова только в 1823 году — на одном развороте с любовными элегиями «Размолвка» («Прости, сказать ты поспешаешь мне…», 1823), «Безнадежность» («Желанье счастия в меня вдохнули боги…», 1823) Баратынского и «К Лиле» («О, чародейство красоты.», 1823) Дельвига. В более ранних номерах этого же издания обнаруживаются другие поэтические произведения Коншина, через ВОЛРС не проходившие: лирическая миниатюра «К ручью» («Тебя приветствую, домашний друг села...», 1821)²⁸ и элегическое стихотворение «Поход» («Звучит призывный барабан...», 1822),²⁹ посвященное выступлению Нейшлотского полка из Петербурга обратно в Финляндию. В главном печатном органе Обещства появится только одна элегия «К Лиде» («Вы, юный друг мой, не забыли…», 1823).³⁰ Хотя доля опубликованных Коншиным элегий в начале 1820-х годов невелика, именно тогда он обретает репутацию элегика, о чем свидетельствует, например, выразительное сопоставление, которое Пушкин использовал в письме Жуковскому от 17 августа 1825 года: «…согласен, что жизнь моя сбивалась иногда на эпиграмму, но вообще она была элегией в роде Коншина».³¹ Такова авторитетная читательская рецепция ранних сочинений Коншина, сложившаяся за пределами институционального поля.

Показательно, однако, что, вступив в ВОЛРС, Коншин не стремился представать в роли поэта-элегика, а напротив, видимо, хотел расподобиться с Баратынским, литературная стратегия которого в первой половине 1820-х годов была связана в основном с жанрами элегии и послания.³² В качестве нового сотрудника Общества Коншин, в свою очередь, ставит акцент на переводную ученую прозу и беллетристику.

В 1821 году он препровождает в ВОЛРС три перевода с французского языка. Первый текст — объемный фрагмент из «Истории правления императора Карла V» У. Робертсона.³³ В реестре произведений, доставленных в Общество, он значится как «Отречение императора Карла V от престола, и — причины его к тому побудившие — торжественность сего отречения — отъезд в Гишпанию, — образ его новой жизни — его смерть — его характер»;³⁴ это сочинение Коншина было зачитано на заседаниях 24 октября и 7 ноября 1821 года и в начале 1822 года появилось в «Соревнователе» под заглавием «Отречение императора Карла V».³⁵ Второй перевод — «Отрывок из Парни (путешествие)», рассмотренный 22 ноября 1821 года (резолюция: «12 избр., 5 не избр.»),³⁶ остался неопубликованным. Третьим переводным текстом, снискавшим всеобщее одобрение на заседании «соревнователей» 6 июня 1821 года, была книга «Царствование Карла Великого...», уже упомянутая как несостоявшееся в 1818 году подношение Александру I.

Характерно, что после представления этого раннего перевода в ВОЛРС, Коншин вернулся к идее высочайшего подношения своего opus magnum. 27 января 1822 года, как следует из служебных формуляров, Коншин был пожалован бриллиантовым перстнем «за перевод истории Карла Великого» и в этом же году получил долгожданное дворянство.³⁷ Можно предполагать, что литературная институционализация Коншина в ВОЛРС способствовала тому, что его вторая попытка конвертировать переводческий ученый труд в репутационный статус увенчалась успехом. Этот труд Коншин даже намеревался выпустить отдельным изданием, о чем известно из объявления в весеннем номере «Соревнователя» за 1823 год, где среди достоинств сочинения отмечались широта охвата и уникальность исторического материала, ранее в переводе на русском языке не представленного, и говорилось о том, что «книга сия печатается хорошими литерами на белой бумаге, в 8 долю листа; цена за все три части 10 рублей».³⁸ Однако издательский проект, вероятно не собрав достаточный бюджет за счет подписки, так и не был осуществлен.

В течение 1823 года в «Соревнователе» были опубликованы еще два переводных текста Коншина: «Орден иезуитов»³⁹ и «Почему французский язык сделался всеобщим языком в Европе?».⁴⁰ Таким образом, из пяти французских переводов, которые Коншин отправлял в Общество, всего лишь один не имел успеха. В целом, как кажется, исторические «ученые» переводы Коншина оказались востребованными на волне интереса к достижениям различных наук, европейской и русской истории, политическим событиям современности⁴¹ и, наряду с другими переводами нехудожественных текстов, в немалом количестве представленными на заседаниях ВОЛРС, отвечали просветительским установкам «ученой республики».

Коншин выступал в ВОЛРС не только как переводчик, но и как прозаик, правда, менее успешно. Его опыты в прозе начала 1820-х годов связаны с Финляндией, к которой — из-за личных обстоятельств и из-за повсеместного внимания к культуре и истории Северной Европы и Скандинавии⁴² — он проявлял интерес. 13 марта 1822 года ученое собрание, ознакомившись с сочинением Коншина «Берег дикого человека (финляндское предание). Повесть», вынесло решение: «исправить, сократить подробности излишние, выкинуть повторения».⁴³ По-видимому, это было первое обращение Коншина к финской теме в рамках большого эпического жанра, которое не завершилось публикацией.⁴⁴

В последние годы существования ВОЛРС Коншин не был активным участником собраний. Согласно «Журналу ученых упражнений», в 1824 году он не представил ни одного сочинения,⁴⁵ а в 1825 году сначала в «Соревнователе»,⁴⁶ а затем и отдельным изданием вышла лишь его поэма «Владетель волшебного хрусталька (аллегорическая сказка)».

Столь низкая творческая продуктивность в сравнении с весьма плодотворным предшествующим периодом, по всей видимости, объясняется биографическими, бытовыми обстоятельствами. В ноябре 1823 года Коншин вышел в отставку «с повышением», дающим право на чин коллежского асессора, и вскоре вступил в статскую службу: в 1824-1825 годах он числился в костромской казенной палате и, располагая весьма ограниченными средствами, вынужден был посвящать большую часть времени служебной карьере, чтобы обеспечить достойную жизнь своей семье (в сентябре 1824 года Коншин женился на дочери генерал-майора Авдотье Яковлевне Васильевой). К тому же к началу 1824 года Коншин реализовал ту социальную стратегию, которую сформулировал для себя еще в конце 1810-х годов: получив дворянство и нужный офицерский чин, он оставил военную службу,⁴⁷ успев при этом составить себе и литературную репутацию, которая способствовала служебному и социальному продвижению.

Таким образом, как видно на примере Коншина, ВОЛРС не только решало литературно-просветительские задачи, но и было значимым социальным институтом. Участие в «ученой республике» стало для Коншина важным этапом в начале творческого пути, когда формировались его личностная и литературная идентичность, связанные с идеологией институционального сообщества и дружеского круга, принадлежности к которому он будет искать и в дальнейшем. В конце 1820-х — начале 1830-х годов Коншин сблизится с молодыми литераторами, группировавшимися вокруг Дельвига, а в конце 1840-х будет заниматься археографическими разысканиями, подготовит несколько публикаций для Императорского Московского общества истории и древностей российских и на почве интереса к средневековой русской истории установит связи с М. П. Погодиным, С. П. Шевыревым и Н. М. Языковым.