ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ

DOI: 10.31860/0131-6095-2022-1-271-273

© К. Ю. Лаппо-Данилевский

КУЛЬТУРНЫЙ УНИВЕРСУМ ПЕРЕВОДОВ Н. М. КАРАМЗИНА¹

Всякий, кто знаком с биографией Карамзина, знает, сколь важную роль в его формировании как писателя сыграли переводы. Первоначально они предпринимались Карамзиным под влиянием Н. И. Новикова и его единомышленников, отражали царившие в этом кругу настроения, затем же, с течением времени, и в подборе авторов, и в тематике все больше проявлялись интересы самого Карамзина, его приоритеты и ценности. Рассматриваемая монография О. Б. Кафановой «Переводы Н. М. Карамзина как культурный универсум» продолжает длительную традицию, являясь синтезом многочисленных статей самой исследовательницы, а также работ ее предшественников (П. Н. Беркова, П. А. Гринцера, Р. Ю. Данилевского, П. Р. Заборова, Ф. З. Кануновой, Н. Д. Кочетковой, Э. Г. Кросса, Ю. Д. Левина, В. И. Маслова и др.). В книге рассмотрены первые восемнадцать лет переводческой деятельности Карамзина — с 1783 по 1800 год.

В первой части монографии, озаглавленной «Годы учения», лишь вскользь упомянуты сочинения К. Х. Штурма и И. Ф. Тиде (степень участия Карамзина в их переводе до конца не ясна), а также прозаический перевод поэмы С. Геснера «Деревянная нога». При этом подробнейше, в соотнесении с подлинником, рассматриваются «Вечера в замке» («Les Veillées du château») С. Ф. де Жанлис, переводы которых названы Кафановой «переводами для сердца»; они были напечатаны в 1787-1788 годах в журнале «Детское чтение для сердца и разума». Рамочное повествование «Вечеров в замке» перенесено Карамзиным в подмосковное село Уединенное, где встречаются и беседуют госпожи Добролюбова и Правосудова, «пожилой студент» Своемыслов, господа Любов, Сохин и др. А в «Истории герцогини Ч***» Карамзин позволяет себе даже переменить концовку. «Для разума» же Карамзин переводил, по мнению Кафановой, отрывки из «Созерцания природы» Ш. Бонне. Стоит пожалеть, что в главе не фигурирует имя А. А. Плещеева, о сотрудничестве с которым, при переводе этой книги, Карамзин сообщал самому Бонне в письме от 21 января 1790 года (в «Письмах русского путешественника» приведен его текст с датой «22 января» и без раскрытия имени Плещеева).²

Кафановой удалось установить, что Карамзин переводил «Юлия Цезаря» Шекспира с немецкого перевода И. И. Эшенбурга, а не с французского П. Летурнера, как считалось ранее. Ей также принадлежит наблюдение о том, что в предисловии к трагедии русским писателем была использована статья К. М. Виланда. Кафанова выявляет «карамзинскую составляющую» этого текста, делает существенные наблюдения о «шекспиризме» писателя. Завершает первую часть монографии главка об «Эмилии Галотти» Лессинга.

Часть вторая «„Московский журнал“: переводы в роли отсутствующих сотрудников» читается с неизменным интересом, хотя ее название вызывает некоторое удивление. Карамзин, конечно же, был душой и главным вкладчиком этого эпохального издания, но он не был одинок. Его поддерживали своим участием в журнале Г. Р. Державин, Д. И. Дмитревский, А. И. Дмитриев, И. И. Дмитриев, В. В. Капнист, П. М. Карабанов, Ф. П. Ключарев, Н. А. Львов, Ю. А. Нелединский-Мелецкий, А. А. Петров, А. С. Подшивалов, И. П. Тургенев, М. М. Херасков и ряд других литераторов. Убедителен общий вывод Кафановой о том, что ориентирами при создании журнала нового типа были для Карамзина «два Меркурия» — «Mercure de France» (1724-1820) и «Der Neue Teutsche Merkur» (1773-1810); второй из них издавался Виландом. Эти два журнала, как и ряд других западноевропейских печатных органов, были фронтально просмотрены Кафановой на предмет выявления источников карамзинских переводов. Исследовательнице, вооруженной этой информацией, удается сделать ряд важных наблюдений о приемах и вкусах русского писателя. Весьма показательно, например, что, переводя из «Сентиментального путешествия» Стерна историю Марии,³ Карамзин сознательно опустил имя несимпатичного ему, «грубого» Рабле, а также придал повествованию «сентиментально-меланхолическую тональность». К иронии Стерна Карамзин оказывается мало восприимчив. В то же время весьма существенно, что именно симпатия к Стерну побуждает Карамзина все чаще переводить с английского, совершенствуясь в этом языке. В целом же Кафанова не без оснований видит в переводах из европейских авторов развернутое широким фронтом утверждение эстетики сентиментализма: это и «слезные повести», и «нравоучительные сказки» (Ж. Ф. Мармонтель, Ж. П. К. Флориан, А. Ф. Ф. Коцебу), и статьи по эстетике (Ф. Л. Бутервек, Х. Гарве, К. Ф. Мориц, И. А. Эберхард), и портреты «чувствительных авторов» (Виланд, С. Геснер, Ф. Г. Клопшток и др.), заимствованные у Л. Мейстера, и рецензии на представления западноевропейских театров.

Тяга к экзотике, желание представить чувствительность как универсальное свойство всех народов сказывается в интересе к литературе путешествий как подлинных (И. В. Архенголц, Ф. Ле Вальян, Мориц), так и вымышленных (Ж.-Ж. Бартелеми), в выборочном переводе из «Саконталы» Калидасы (с немецкого комментированного издания Г. Форстера), в оссианических темах, заявляющих о себе на страницах «Московского журнала». После обзора переводов, помещенных здесь, Кафанова подводит итог своим размышлениям о сложившемся к тому времени переводческом методе писателя, соотнося его с высказываниями и практикой его наиболее влиятельных европейских предшественников ХVII-ХVIII веков.

Две заключительные части монографии — «Переводы в кризисные годы (1793-1798)» и «„Пантеон иностранной словесности“ (1798): межкультурный дискурс» — посвящены переводческой деятельности Карамзина в годы, когда он, после якобинского террора, производил пересмотр прежних политических идеалов. Вряд ли можно согласиться с оброненным вскользь суждением Кафановой о том, что «переводы в это время стали своего рода прибежищем Карамзина, особенно в период наиболее острого разочарования в культурно-исторических событиях 1793 г…» (с. 200). Достаточно упомянуть, что альманах «Аглая» (1794-1795; кн. 1-2) создавался как печатный орган, в котором должны были печататься «одни лишь русские сочинения»,⁴ и что Карамзин поместил в нем немало собственных произведений. Скорее, из изложения Кафановой напрашивается вывод о том, что и в эти годы переводческая деятельность Карамзина остается важнейшей составляющей его творчества, а отбор авторов и специфика их сочинений дают важный материал для характеристики его умонастроений этого периода. Конечно, и сами переводческие предприятия этих лет были весьма различны: ведя в 1795 году раздел «Смеси» в «Московских ведомостях», Карамзин обращался к газетам и журналам, извлекал из них нечто броское, яркое, запоминающееся, но в то же время и информативное. Задачи создания художественной психологической прозы нового типа, как и в его собственных повестях, решались писателем при работе над двухтомником Ж. Ф. Мармонтеля⁵ и над «Зюльмой» Ж. де Сталь.⁶

Третья и четвертая части монографии предлагают, на мой взгляд, материал различной степени увлекательности, ибо не все источники, не все конкретные издания, с которыми работал Карамзин, установлены Кафановой и ее предшественниками. В тех случаях, когда они известны, исследовательница выступает во всеоружии, сопоставляя разноязычные тексты и демонстрируя особенности обращения Карамзина с претекстами. Так, с неизменным интересом читается глава о «Зюльме» госпожи де Сталь, подвергнутой Карамзиным разного рода «корректировкам» и переименованной в «Мелину». С воодушевлением пишет Кафанова о «Новых Мармонтелевых повестях», полагая, что сам их отбор, не говоря о других аспектах, приводит к возникновению в переводной книге иного цикла, с иной типологией любовных ситуаций, с иными акцентами, с ослабленной нравоучительностью.

Выявив значительное число конкретных публикаций, ставших источниками переводов в «Пантеоне иностранной литературы» (М., 1798. Кн. 1-3) из европейских литератур Нового времени, в частях «античной» и «восточной» Кафанова не имеет возможности проследить, какие именно издания были под рукой у Карамзина, что лишает изложение детальности и убедительности, которые видим в тех случаях, когда она подобными знаниями обладает. Заводя речь о переводах из древних (Цицерон, Саллюстий, Тацит), исследовательница высказывает лишь следующее предположение: «При переводе Карамзин, по-видимому, пользовался готовой антологией (немецкой или французской?)» (с. 244).

Кафанова выявляет отдельные самоценные «сюжеты» в «Пантеоне». Одна из глав четвертой части озаглавлена «Дискуссия об Оссиане», хотя «дискуссия» эта была особого рода: Карамзин перевел анонимную рецензию из «Энциклопедического журнала» («Magasin encyclopédique»), содержавшую критический разбор перевода на французский язык сборника «Гэльские древности» («Galic antiquities», 1780) известного английского филолога Джона Смита (1747-1807). В текст рецензии он внес ряд изменений, отражавших его разочарование в «оссианической поэзии». Особое внимание уделено опубликованным в «Пантеоне» сочинениям Бенджамина Франклина, интерес к личности которого проходит через все творчество Карамзина. В заключительной главе четвертой части «Век Просвещения в Европе: Франция и Англия» делается вывод о правомерности рассмотрения трехтомного «Пантеона» как «своего рода журнала одного автора», вступавшего в диалог с читателем посредством переводов из других авторов.

Замыкает монографию раздел приложений, включающий: библиографию переводов Карамзина с 1783 по 1800 год, список использованной научной литературы и именной указатель. Первый из этих материалов, опубликованный еще в 1989 году,⁷ является ключом к книге, его концентрацией in nuce, почему и заслуживает специального разговора. Библиография переводов Карамзина содержит разделы: 1. Отдельные издания; 2. Журнальные публикации;⁸ 3. Сборники переводов. В третьем из них всего одна позиция: «Новые Мармонтелевы повести» (М., 1794-1798. Ч. 1-2), которую, на мой взгляд, было бы уместнее поместить в разделе первом, ведь это тоже «отдельное издание». Важнейшей заслугой Кафановой следует признать составление второй части библиографии переводов Карамзина — многие годы она потратила на поиск источников, предприняв фронтальный просмотр ведущих франко- и немецкоязычных журналов за релевантные годы («Allgemeine Deutsche Bibliothek», «Bibliotheque Britannique», «Deutsche Monatsschrift», «Magasin Encyclopedique », «Mercure de France», «Der Neue TeutscheMerkur»» и др.).

Изменившаяся информационная ситуация, обширные электронные библиотеки, несомненно позволят еще продолжить работу по поиску источников переводов Н. М. Карамзина (часть из них мною уже уточнена, о чем я собираюсь написать отдельно). При этом книга Кафановой, в основу которой положены многолетние разыскания, — несомненно определенный рубеж, завершающий длительный период изучения этой грани литературной деятельности выдающегося русского писателя. Благодаря монографии Кафановой наглядно предстает круг литературных приоритетов Карамзина, его переводческие и перелагательские техники и стратегии, его просветительские интенции, его широкая осведомленность в западноевропейской словесности, его интерес к Востоку, Африке и Новому Свету, а также те пути, на которые он устремлял отечественную литературу, и те горизонты, которые перед ней открывал.