DOI: 10.31860/0131-6095-2021-3-276-279

XXIV НАУЧНЫЕ ЧТЕНИЯРУКОПИСНОГО ОТДЕЛА ПУШКИНСКОГО ДОМА

<strong>5 ноября 2020 года Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН провел XXIV научные Чтения. Программа была подчинена хронологическому принципу репрезентации архивных документов Рукописного отдела и Литературного музея ИРЛИ, оказавшихся в поле исследовательских интересов участников конференции.</strong>

Чтения открылись выступлением О. Л. Фетисенко (Санкт-Петербург) «„Минуты роковые“: по страницам записных книжек Ивана Щеглова (И. Л. Леонтьева)», которое было посвящено исследованию творческих материалов 18901900-х годов. Как справедливо отмечалось в докладе, фонд И. Л. Леонтьева — один из первых писательских архивов, поступивших в Пушкинский Дом, и при этом до сих пор еще плохо изученный, незаслуженно обойденный вниманием историков литературы. Особенность подневных записей Щеглова, известного прозаика и драматурга, заключалась в том, что он нередко фиксировал по памяти случайно услышанные им реплики или обрывки уличных разговоров. Так рождались короткие и яркие зарисовки. Подобные фрагменты можно найти то среди записей делового характера, то среди набросков к будущим произведениям. Эти «отголоски» народного сознания представляют собой уникальный историко-социологический источник, позволяющий по-новому взглянуть на, казалось бы, широко известные эпизоды русской истории конца XIX века. Название доклада определило тематический спектр представленных О. Л. Фетисенко фрагментов записных книжек, касающихся разного рода трагических событий, свидетелем которых стал писатель. В качестве примеров она привела сюжеты 1905 года, но основное внимание уделила страницам архивных документов, заполненных в октябре 1894 года, когда Москва прощалась с императором Александром III. По наблюдениям писателя, настроение и поведение москвичей в это время было далеко не похоже на те картины всенародной скорби, которые рисовались в газетных обозрениях. Несколько раз в те дни Щеглов повторял слова Чацкого «Нет, недоволен я Москвой».

А. В. Востриков (Санкт-Петербург) познакомил аудиторию с одной из глав многолетнего исследования, посвященного истории Санкт-Петербургских Высших женских (Бестужевских) курсов. В докладе «М. С. Боровкова-Майкова, исследователь биографии и творчества преподобного Нила Сорского (по материалам архива И. А. Шляпкина)» были собраны биографические сведения о историке литературы, одной из представительниц новой научной интеллигенции XX века, продолжательнице школы отечественной медиевистики. В докладе реконструирован ранний этап научной деятельности Боровковой-Майковой, посвященной изучению духовного наследия религиозного деятеля XV века. Интерес, возникший еще в студенческие годы, после окончания Курсов был преобразован в форму научной работы, проходившей под началом профессора И. А. Шляпкина. Письма М. С. Боровковой-Майковой к научному руководителю за 1902-1918 годы позволяют проследить становление молодого ученого, подготовившего в итоге своих исследований ряд статей и первое научное издание творений преп. Нила (СПб., 1912); в письмах также содержатся интересные сведения о ее работе в различных архивах Санкт-Петербурга, Москвы и Сергиева Посада.

Документы, относящиеся к истории русского символизма, были представлены в двух выступлениях, посвященных художественно-изобразительной рецепции. Сообщение М. М. Павловой (Санкт-Петербург) «Неизвестная работа С. Ю. Судейкина в собрании Литературного музея Пушкинского Дома» в своей отправной точке строилось вокруг атрибуции одного примечательного документа, находившегося в кабинете Федора Сологуба вплоть до его кончины. Триолет «Гулял под зонтиком прекрасный кавалер...» (1913) в художественном оформлении неизвестного автора представляет собой акварельный рисунок с изображением парящих в облаках кавалера и черта (персонажи триолета) и стилизованное воспроизведение текста стихотворения. Эта анонимная «иллюстрация» поступила в Литературный музей в 1928 году из последней квартиры поэта (Ждановская набережная, д. 3/1, кв. 22) вместе с другими предметами интерьера, окружавшими его рабочий стол. В экспертизе акварели приняла участие научный сотрудник отдела рисунка ГРМ Ю. Л. Солонович, по заключению которой стилистическая манера автора сходна с типологически близкими работами С. Ю. Судейкина — одного из представителей театрально-художественной элиты, который вместе с супругой, актрисой и художницей Ольгой Глебовой-Судейкиной, был частым гостем воскресных журфиксов Сологуба. Провенанс этого изобразительного документа и предположительное авторство вывели исследователя на раскрытие одного из сюжетов литературного быта эпохи символизма, связавшего имена Сологуба, О. А. Глебовой-Судейкиной, вдохновившей поэта на цикл стихотворений (19061922), и художника Судейкина, запечатлевшего в своей акварели шутливое напоминание о театрально-художественной атмосфере 1910-х годов и травестийном литературном имидже Сологуба — «сыне Дьявола», восходящем к известному стихотворению «Когда я в бурном море плавал.» (1902). В ходе обсуждения доклада возникла идея интерпретации акварельного рисунка как экфрастического по своему генезису шуточного подарка.

Коллекция музейного собрания ИРЛИ отчасти послужила источником и для доклада Е. Р. Обатниной (Санкт-Петербург) «Иконография А. М. Ремизова: к истории портретов писателя (подготовительный материал для сайта «Наследие А. М. Ремизова в литературном процессе XX-XXI вв.»)». Сайт, стартовая версия которого уже открыта для пользователей на сервере Пушкинского Дома, направлен на изучение актуальных проблем ремизоведения и, в частности, предоставляет материалы, посвященные вопросам рецепции творчества и личности Ремизова. Обращаясь к образцам портретирования Ремизова дореволюционного времени, исследователь постаралась раскрыть особенности восприятия его образа с точки зрения мастеров изобразительного искусства, отметив, что в диспозиции писатель и художник до известной степени наблюдалось превосходство писателя, который оказывал несомненное влияние на художественную интерпретацию, буквально направляя прочтение собственного образа как личной эстетикой, так и особенностями своего литературного поведения. На основании мемуаров, опубликованной переписки, исследовательской литературы и неизвестных архивных материалов Е. Р. Обатнина рассмотрела эпизоды биографии Ремизова, связанные с созданием его графических и скульптурных портретов работы М. В. Сабашниковой (Литературный музей ИРЛИ), Б. М. Кустодиева (ГРМ), И. К. Пархоменко (Государственный музей истории российской литературы им. В. И. Даля — Гослитмузей), В. В. Кузнецова (Литературный музей ИРЛИ), Ю. П. Анненкова (Гослитмузей) и В. А. Орловой (Литературный музей ИРЛИ). Согласно гипотезе докладчика, успех графического и скульптурного воплощения художественного образа в большинстве случаев зависел от степени вовлечения художника в творческий мир писателя. Благодаря сведениям, полученным от хранителей музея ИРЛИ Е. В. Кочневой и М. О. Александровой, автор экскурса по истории портретирования Ремизова познакомила аудиторию с малоизвестными произведениями портретного жанра, в частности с бронзовым бюстом работы В. В. Кузнецова и офортом В. А. Орловой. В прениях по докладу с ценными дополнениями, касающимися рецепции внешности Ремизова современниками, выступил А. В. Востриков, напомнивший выразительный пример из дневника Е. П. Казанович (РНБ; опубликован А. М. Грачевой), впервые встретившей писателя в 1912 году в доме И. А. Шляпкина. В восприятии молодой женщины писатель производил амбивалентное впечатление, вызывавшее ассоциации с известным героем Гюго — горбуном Квазимодо. По предположению А. В. Вострикова, образ Ремизова мог ассоциироваться даже не столько с описанием в романе «Собор Парижской Богоматери», сколько с его сценическим воплощением в балете Ц. Пуни «Эсмеральда», который пользовался большим успехом в репертуаре Императорского Мариинского театра начиная с 1899 года.¹ Это дополнение докладчик приняла с благодарностью, как интересный казус, отражающий разнообразие культурных коннотаций в рецепции современников.

Введение в научный оборот новых архивных документов, освещающих историю русской эмиграции первой и второй волны в программе XXIV Чтений, стало профессиональной привилегией двух докладчиков, сфера деятельности которых направлена на комплектование и обработку новейших фондов Рукописного отдела. Героем доклада Л. В. Герашко (Санкт-Петербург) был избран Анатолий Штейгер, один из ярких представителей «парижской ноты», имя которого в истории русского зарубежья принято связывать с именем Марины Цветаевой, «посвятившей» молодому поэту 30 писем и стихотворный цикл «Стихи Сироте» (1936). Известно, что для Цветаевой эпистолярный жанр способствовал раскрытию и углублению творческой реализации, а ее адресаты нередко оказывались в центре эмоционально-лирического переживания и, в отдельных случаях, «жертвами» ее романтического максимализма. Из ответных писем Штейгера сохранилось лишь одно, так что личность поэта даже для современников, прочитавших извлечения из этой переписки в журнале «Опыты» (1955, 1957), запечатлелась в отраженном свете его взаимоотношений со знаменитой корреспонденткой и в незаурядном, но коротком поэтическом опыте, прерванном ранней кончиной. Автобиографические документы Штейгера малоизвестны. Это обстоятельство придает неоспоримую ценность хранящимся в Рукописном отделе Пушкинского Дома его личным письмам, адресованным князю А. П. Мещерскому и профессору П. М. Бицилли, содержание которых позволяет переосмыслить стереотип восприятия его личности, сложившийся в биографической и мемуарной литературе. В докладе были представлены впечатляющие цитации из неопубликованных эпистолярных документов, строки которых воссоздают душевный склад поэта, глубоко сопереживавшего своим соотечественникам, погибшим в годы немецкой оккупации.

Т. С. Царькова (Санкт-Петербург) в своем выступлении «Д. И. Кленовский: архив и биография» рассказала об образовании в Рукописном отделе личного фонда известного поэта второй волны русской эмиграции Дмитрия Иосифовича Кленовского (наст. фам. Крачковский). Его биография известна по личным свидетельствам, однако даже в текстах, написанных им самим, такой, на первый взгляд, очевидный факт, как дата рождения, оказался колеблющимся между 1892 и 1893 годами. Проанализировав поступившие личные документы Кленовского периода его жизни в Германии, автобиографические и биографические записи его вдовы Маргариты Денисовны Крачковской, исследовательница озадачилась установлением истинных метрических данных. По заключению Т. С. Царьковой, источником «двойной» датировки был сам Кленовский, который в силу своей сложной и драматичной судьбы указывал и 1892, и 1893 год, что повлекло за собой расхождения в биографических справках научных авторитетных изданий. Так, к примеру, в Полном собрания сочинений Кленовского, изданном под редакцией О. А. Коростелева (2011), называется 1892 год, а в издании переписки поэта с архиепископом Сан-Францисским Иоанном Шаховским (псевд. Странник), выпущенном в свет под редакцией Р. Герра (1981), в пределах одной книги можно встретить и 1893, и 1892 год. Возможно, материалы образованного фонда еще раскроют биографам поэта конкретные мотивации этой неустойчивой даты, но в докладе были перечислены обстоятельства, которые могли заставить Крачковского «редактировать» свои паспортные данные. В частности, это и условия военной эмиграции, когда он с женой, имевшей немецкие корни, был эвакуирован в лагерь для так называемых фольксдойче на территории Австрии, и обстоятельства его послевоенной жизни в Германии, закончившейся в доме для престарелых. Возвращение корпуса материалов личного архива на родину повлекло за собой логически очевидные действия исследовательницы, подсказанные пушкинской крылатой фразой «Отечество нам Царское Село». Напомним, что Н. Берберова, называя Кленовского «Последним царскоселом», причисляла его к плеяде акмеистов — по месту рождения, и по образу поэтического мышления. Для уточнений биографических данных архивист обратилась в музей «Императорской Николаевской Царскосельской гимназии» (г. Пушкин), которую Кленовский закончил еще в пору директорства Иннокентия Анненского. Благодаря помощи заведующей музеем Т. И. Бровкиной была установлена единственно верная дата его появления на свет — 24 сентября 1893 года, зафиксированная в метрической книге родившихся за 1893 год, метрической записью в книге храма при крещении, аттестате зрелости, выданном гимназией в 1911 году. Таким образом, была прояснена и доказана «точка отсчета» жизненного пути большого поэта и созданы фактически обоснованные условия для формирования дела фонда Кленовского в Рукописном отделе ИРЛИ. В обсуждении доклада к исследователю были обращены вопросы по содержанию поступивших в архив материалов.

Доклад А. В. Сысоевой «Военно-литературный архив: сотрудничество Пушкинского Дома и журнала „Залп“», завершивший Чтения, был локализован на истории советского времени. По заключению докладчицы, занимавшейся материалами фонда ленинградского журнала «Залп» (1931-1934), вклад пушкинодомских авторов в издание неоднозначен. Журнал специализировался на так называемой оборонной литературе, которая тематически объединяла художественные военно-пропагандистские произведения, а также и литературоведческие статьи, и критику. Участие сотрудников института в журнале, преследующем идеологические цели, сказалось, главным образом, в решении гуманитарно-просветительских задач: на страницах «Залпа» печатались статьи для начинающих писателей, историко-литературные работы и текстологические изыскания, публиковались архивные документы. В частности, в одном из номеров появилась рубрика «Военно-литературный архив», название которой очерчивало перспективы так и не реализованного в полной мере проекта. В архивных документах А. В. Сысоева обнаружила план рубрики, включавший публикацию «Записок кавалериста» Н. С. Гумилева и «Интимного дневника» З. Н. Гиппиус. Доклад вызвал живой интерес собравшихся сотрудников Рукописного отдела. Среди отдельных реплик, касающихся уяснения добровольного участия в журнале научных сотрудников, важным дополнением к докладу, раскрывающим историческую реальность, в которой осуществлялась деятельность издания, стало выступление Т. И. Краснобородько. Исходя из личного многолетнего опыта изучения истории Института русской литературы, она обратила внимание аудитории на то, что навряд ли ученые, печатавшиеся в журнале, называли себя «пушкинодомцами», поскольку 1931-1934 годы были временем, последовавшим за «академическим делом», когда из официального названия нашего учреждения исчезло первоначальное название «Пушкинский Дом». Прозвучавшее дополнение придало важные исторические обертоны теме доклада А. В. Сысоевой, коснувшись вопроса о методах реализации сталинской программы по «советизации» научной интеллигенции.

Два заседания Чтений транслировались по YouTube-каналу Пушкинского Дома и привлекли внимание значительной аудитории, исчисляемой просмотрами, которые месяц спустя превысили цифру 200.

<em><strong>© Е.</strong></em><em><strong> Р. Об</strong></em><em><strong>атнина</strong></em>