DOI: 10.31860/0131-6095-2021-2-228-232

© М. В. Рождественская

ИЗ ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНОГО КОММЕНТАРИЯК ПОСЛЕДНЕМУ ГОДУ ЖИЗНИ ИГОРЯ СЕВЕРЯНИНА

В семейном архиве поэта В. А. Рождественского сохранилось два письма к нему Игоря Северянина, датируемые июнем и июлем 1941 года, и одно письмо гражданской жены И. Северянина Веры Борисовны Коренди, написанное под его диктовку и датируемое 1956 годом. Письма Северянина Рождественскому были отправлены в Ленинград из поселка Усть-Нарва в Эстонии, где поэт тогда жил. Одно из них с купюрами было опубликовано во вступительной статье Рождественского к сборнику стихотворений Северянина,¹ вышедшей уже после смерти ее автора. Полностью оно было опубликовано вместе с предыдущим письмом Северянина в 1986 году.² Письмо В. Б. Коренди, которое дополняет эту переписку уже после смерти поэта, ранее не публиковалось.

Уехав в 1918 году из России в эмиграцию в Эстонию и оказавшись отрезанным от родины, Северянин не считал себя эмигрантом в полном смысле слова, о чем он не раз упоминал в письмах и в стихах: «Нет, я не беженец, и я не эмигрант / <...> Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой: / Не предавал тебя ни мыслью, ни душой».³ Блистательный «Король Поэтов» 1918 года спустя двадцать с лишним лет снял с себя маску салонного поэта, которая так завораживала когда-то его читателей. Несмотря на то, что в Эстонии за время эмиграции были изданы семнадцать сборников его стихов и прозы, Северянин в конце жизни оказался не только в трудном материальном положении. Он страдал от физических недомоганий, но более всего — от отсутствия читательского внимания после головокружительного успеха в России. Рождественский в упомянутой вступительной статье к сборнику стихотворений писал: «С годами и самый характер его поэтики претерпел значительные изменения. Стихи этого последнего периода отличаются от того, что писалось раньше. Стихи стали естественнее, проще, реже встречались в них неоправданные словесные новшества <...> Доминантой его лирики становятся воспоминания о прошлом, что вполне естественно для человека, отторгнутого от родины и остро ощущающего свое литературное и общественное одиночество...». И далее: «Пишет Игорь Северянин теперь главным образом „для себя“, уже не рассчитывая на широкий публичный резонанс, да и тощие его сборники выходят мизерными тиражами и преимущественно в местных малозначительных издательствах. Лирика его носит свободный, почти импровизационный характер, что придает ей оттенок непосредственности».⁴

В 1940 году Эстония была присоединена к СССР, и у Северянина возникает надежда на возвращение в Россию. Об этом он сообщает Рождественскому, с которым не был лично знаком, но его творчество, тем не менее, высоко ценил. Заочное знакомство двух поэтов было связано с готовящейся еще до войны публикацией стихов Северянина в ленинградском альманахе, редактировавшемся Рождественским: «Весною 1941 года, — писал он, — издательство писателей в Ленинграде получило от него (Северянина. — М. Р.) несколько сонетов о русских композиторах, которые решено было поместить в одном из альманахов. Мне как редактору сборника выпало на долю известить об этом автора, а издательство одновременно перевело ему и гонорар. В ответ было получено взволнованное письмо, где поэт „со слезами на глазах“ благодарит за помощь в его крайне тяжелом материальном положении, а главное, за то, что его „еще помнят на родине“. Мне он прислал небольшой свой сборник „Адриатика“ (1932) с дарственной надписью — книгу, которой суждено было стать для него последней».⁵

Однако в силу роковых обстоятельств издание это не было осуществлено — Издательство писателей в Ленинграде, в котором должен был выйти альманах, сгорело в результате бомбежки города в начале Великой Отечественной войны. В связи с предполагаемой публикацией стихов Северянина Рождественский в целях «проходимости» в советском издании стихотворений эмигрантского, а потому, с официальной точки зрения, подозрительного поэта, редактировал два его стихотворения — «Чайковский» и «Красная страна». Стихотворение «Чайковский» ранее вошло в книгу Северянина «Медальоны»,⁶ посвященную композиторам Римскому-Корсакову, Бизе, Григу, Верди. Стихотворение же «Красная страна» было новым. О стремлении Северянина «вписаться» в литературную жизнь Советского Союза и тем самым обеспечить себе возвращение на родину и возможность публиковаться в советских изданиях, о помощи ему в этом деле Г. А. Шенгели⁷ писали Е. Куранда и С. Гаркави.⁸ Авторы статьи комментируют редакторскую правку, произведенную Рождественским в стихотворении Северянина «Красная страна». Эта правка, по их замечанию, отражена в тексте данного стихотворения, хранящемся в архиве советского писателя С. А. Семенова (1893-1942) в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки: «И сам текст, и его редакторская правка, — пишут они, — редкий пример процесса работы над поэтическим текстом, направленной на углубление в нем риторического пафоса». Куранда и Гаркави считают правку Рождественского «редакторской неудачей», связанной с тем, что тот не только пытался убрать неприемлемую для советской печати религиозную окраску стихотворения, но и «не учел гендерную специфику „Красной страны“, создав из нее риторически-бессмысленного монстра — страну-воина».⁹ Стихотворение от редактуры, может быть, потеряло, однако стоит уточнить, что образ «страна-воин» — это своеобразное клише, известное еще из древнерусских источников (гендерная персонификация народа или племени: «литва», «татарва», «мордва» и др. при описании нападения на Русь или войны), оно не было придумано Рождественским, а находилось в полном соответствии с советской милитаристской лексикой предвоенных лет. Правка Рождественским «Красной страны» прочитывается как раз в том идеологическом контексте, который описан исследователями, — это желание автора стать если не «своим» поэтом, то по возможности близким советской литературной жизни. Как видно из первого письма Северянина, редакторскую правку Рождественского он полностью принял и благодарил за нее.

Главная цель писем Северянина — это просьба о помощи вернуться в Ленинград и в Советский Союз. Они проливают дополнительный свет на последние месяцы жизни поэта, страдающего и физически, и морально вдали от России и от своего читателя. Причем из них видно, насколько поэт был действительно далек от суровой советской реальности конца 1930-х — начала 1940-х годов.

Первое письмо сохранилось без конверта, написано рукою В. Б. Коренди, так как писать самому Северянину было, скорее всего, физически трудно. Это ответ на письмо Рождественского как редактора, и потому тон письма еще вполне официален. «Что касается „Чайковского“, — пишет Северянин, — Вам, конечно, виднее, т. к. откровенно говоря, я, живя в глуши Эстонии, очень отстал за последние годы от Нового Сияния.¹⁰ Поправки, внесённые в „Красную страну“, нахожу и для себя вполне приемлемыми, и благодарю за бережное и чуткое отношение к русскому языку (курсив мой. — М. Р.)».¹¹

Судьба письма Рождественского, на которое ответил Северянин, нам не известна. Второе письмо, также без конверта и также написанное рукою Коренди, датируется 20 июля 1941 года.¹² Автор обращается к Рождественскому уже как к близкому человеку: «Светлый Всеволод Александрович!» Он страдает от тяжелой болезни, о чем пишет подробно: «...получив Ваше <...> правдивое и глубинное письмо, я буквально в те же дни жестоко разболелся, и болезнь сердца заставила меня лежать почти без движения бессчетное количество дней». И далее: «Деньги давно кончились, достать, даже занять, — здесь негде. Продаем вещи за гроши...». Он умоляет Рождественского помочь ему выехать в Ленинград и достать машину для переезда, поскольку может передвигаться только лежа, даже попросить ее «у тов. Жданова», добавляя: «...он, как я слышал, отзывчивый и сердечный человек»! Северянин надеется на личное знакомство с Рождественским в Ленинграде, благодарит его за присланную «милую книжечку» стихов и сообщает, что в ответ послал ему свою «Адриатику». Это письмо подписано самим Северяниным. Письмо душераздирающее по отчаянию и душевной боли. Рождественский, если б только это было в его силах, постарался бы помочь больному поэту. Но Северянин, как видно из его письма, совсем не представлял себе обстановку, которая сложилась в Ленинграде и в его окрестностях летом 1941 года, в первые дни и недели войны. Не мог он знать и того, что Рождественский не обладал никакими официальными полномочиями, да и собственной машины у него никогда не было. Обратиться ему с этой просьбой «к тов. Жданову» было, конечно, нереально. Вскоре в июле 1941 года войска Вермахта вошли в советскую Эстонию, и помочь старому поэту при всем желании было уже невозможно. О какой его «милой книжечке», подаренной Северянину, идет речь в письме, не совсем ясно. Это мог быть один из поэтических сборников Рождественского, изданных до 1941 года, например, об «Избранных стихах» 1936 года или «Земном сердце» 1933 года.¹³ В конце июля сам Рождественский ушел в Народное ополчение, почти все военные годы в качестве военного корреспондента воевал на Ленинградском, Карельском, Волховском фронтах. И даже если бы Северянину удалось вернуться тогда в СССР, вряд ли судьба его сложилась так, как он предполагал. Власть наверняка не пощадила бы его.

Письмо В. Б. Коренди, написанное ею через 15 лет после смерти мужа, касается вопроса о переводах Северяниным эстонской поэзии.

В конце 1940-х и особенно в 1950-х годах по решению Отдела культуры ЦК КПСС и Союза писателей СССР начинается активная работа московских и ленинградских поэтов над переводами поэзии так называемых братских республик. Составляются обширные антологии украинской, белорусской поэзии, поэзии поэтов советской Прибалтики — литовской, латышской, эстонской, среднеазиатских и кавказских республик. Возобновляются прерванные войной литературные связи и поездки на места. В Москве в эти годы проходят декады национальных литератур. Эта работа входила в политическую программу создания советской культуры в рамках идеи «дружбы народов» с целью познакомить российского читателя с национальными литературами. И, что немаловажно, давала возможность материальной поддержки в трудные для личного творчества годы многим поэтам, в том числе и Рождественскому, чье искусство поэтического перевода высоко ценилось литературной общественностью.

На конверте письма Коренди написан адрес: «Ленинград, Литейный д. 33 кв. 40. Всеволоду Александровичу Рождественскому». Обратный адрес: «Вера Борисовна Коренди. ЭССР Таллинн Ярве. Ул. Ярве д. 50 кв. 9». На лицевой стороне конверта на штемпеле видны цифры 17, на оборотной стороне цифры 56, т. е. 1956 год. По этому адресу в Ленинграде на Литейном проспекте семья Вс. Рождественского жила до зимы 1949 года, когда переехала в дом на канале Грибоедова, 9, в так называемую писательскую надстройку, в бывшую квартиру В. А. Каверина.¹⁴ Коренди пишет Рождественскому, используя обращение к нему покойного мужа:

«Светлый Всеволод Александрович! Посылаю Вам после посещения Москвы по совету тов. А. П. Рябининой¹⁵ переводы Игоря Северянина эстонских поэтов. Глубоко верю, что Вы оцените их, как друг, ученик Северянина Г. А. Шенгели, с которым в Таллине восторгались его творчеством, посещая вечера его памяти... А я до сих пор храню Вашу маленькую книжечку стихов,¹⁶ посланную покойному мужу, с такой трогательной надписью „с надеждой видеть на берегах Невы“. Может быть, помните и меня? Мы познакомились с Вами у Г. А. Шенгели в отеле „Палас“ в 1946 году, в Таллине. Жду Вашего ответа. Может быть, послать Вам „Избранное“ Северянина.¹⁷ Это посоветовал мне Гослитиздат Москвы, с которым я почти уже в соглашении. Кроме того, у меня есть 6 книг „Колокола собора чувств“,¹⁸ а также портреты его. Всё это приобретено Гослитмузеем Москвы. Может быть, послать и Вам? Крепко жму Вашу руку и жду ответа. Уваж<ающая> Вас Вера Борисовна Коренди. ЭССР, Таллин ул. Ярве д. 50 кв. 9. 17-VI-56».

Итак, письма двух лично не встречавшихся поэтов, Северянина и Рождественского, дополняют сведения о нелегких бытовых условиях последних недель жизни бывшего «Короля Поэтов». Одновременно они дают представление о наивности и непонимании им серьезности надвигающейся эпохи. Из письма вдовы Северянина В. Б. Коренди видно ее стремление хотя бы посмертно исполнить желание мужа публиковаться на родине и включить его имя в современную советскую литературную жизнь, хотя бы в роли поэта-переводчика.