DOI: 10.31860/0131-6095-2021-2-50-53

© Тянь Вэньцзюань<em> (</em><strong>КНР</strong><em>)</em>

<strong>ДВА ОРИЕНТАЛИЗМА: РОЛЬ ВОСТОЧНОЙ ЛЕКСИКИ</strong><strong>В ПОЭМЕ ДЖ. Г. БАЙРОНА «THE BRIDE OF ABYDOS»</strong><strong>И ЕЕ РУССКОМ ПЕРЕВОДЕ И. И. КОЗЛОВА</strong>

«The Bride of Abydos: a Turkish Tale» (1813) — вторая из шести «восточных поэм» Дж. Г. Байрона. Как и остальные произведения данной серии, поэма «The Bride of Abydos» поразила современных автору русских поэтов и читателей экзотизмом картин, яркостью характеров героев, напряженностью сюжета и блеском языка.

Первый русский перевод этой поэмы о трагической любви между Селимом и Зюлейкой был выполнен в прозаической форме с французского языка М. Т. Каченовским в 1821 году («Выбор из сочинений лорда Бейрона, переведенных с французского [Осада Коринфа; Калмар и Орла; Мазепа; Джяур; Абидосская невеста]»). И. И. Козлов впервые осуществил стихотворный перевод с оригинала, опубликовав сначала отрывки перевода в журналах в 1823-1825 годах,¹ а затем, в 1826 году, всю поэму отдельным изданием.²

Козлов переложил английское произведение довольно свободно. Он заменил вольный дольник оригинала разностопным ямбом, растянул поэму на несколько сотен строк, добавил множество эпитетов и образов, усилил лирическое начало. Несмотря на высокую оценку со стороны Н. М. Карамзина («Вообще хороший перевод, а есть места, не уступающие оригиналу и очень счастливые стихи»),³ единодушия в оценке перевода Козлова не было. Белинский, к примеру, упрекал его за отсутствие сжатости и энергии оригинала.⁴ Позже Ю. Д. Левин отметил в русском варианте «налет сентиментальности»,⁵ чуждый английскому поэту. В данной статье мы рассмотрим один из малоисследованных вопросов об этом переводе Козлова: стратегию перевода «восточной лексики», являющейся важным составным элементом Байроновского текста.

Под «восточной лексикой» мы имеем в виду слова восточного происхождения, заимствованные автором в транслитерированной форме. Транслитерация позволяет максимально точно передать «чужое» средствами «своего». Таким образом, восточная лексика с особым звучанием и загадочным значением придает произведению необыкновенную экзотичность. Как отметила американская исследовательница Э. Осборн, «идеальная <восточная> поэма — это та, которая описывает восточную жизнь или восточные чувства восточными словами».⁶ Байрон, несомненно, согласился бы с этим мнением. В своих «восточных поэмах», в частности в «The Bride of Abydos» и «The Giaour», английский поэт активно использовал слова арабского, персидского и турецкого происхождений. В самом деле его неоднократно критиковали именно за «импорт» экзотических названий, непонятных и плохо сочетавшихся с английским поэтическим языком начала XIX столетия.

А как же Козлов обошелся с этими восточными словами? Отдавая предпочтение вольному переводу, он «искал у иноземных поэтов <свое>, чтобы включить его в собственный поэтический мир».⁷ Чрезмерная экзотичность вряд ли найдет место в его переводе. Можно предположить, что ориентальные языковые «знаки» английского оригинала видоизменятся, смягчатся в русской версии поэмы.

В отношении использования Байроном восточной лексики в поэме «The Bride of Abydos» отмечаются следующие особенности:

<ol> <li>Обилие восточных слов.</li></ol>

Чтобы передать отечественным читателям реалии мусульманского Востока, которые, как правило, «не имеют эквивалентов в быту, а следовательно, и в языках других стран и народов»,⁸ Байрон внес в свою поэму целый ряд восточных слов. Помимо тех, которые давно вошли в английский язык и были хорошо знакомы английским читателям — «Koran» (Коран), «Allah» (Аллах), «Sultan» (султан), «Moslem» (мусульманин), «Mecca» (Мекка) и т. п., поэт использовал и многие другие восточные названия: «Azrael» (ангел смерти в Исламе), «Comboloio» (мусульманские четки), «tambour» (восточный барабан), «Koorsee» (трон Бога) и т. д., некоторые из них до сих пор не входят в словари английского языка.

Если вышеперечисленные слова более или менее необходимы для передачи уникальных восточных реалий, то в поэме встречаются и слова, обозначающие обыкновенные предметы и имеющие эквиваленты в английской культуре и языке. Например, Байрон параллельно использовал слова восточного происхождения «Gúl» (роза), «Bulbul» (соловей) и их английские эквиваленты «rose», «nightingale» с целью подчеркнуть своеобразное символистическое значение этих природных объектов в Восточной культуре. Это говорит также о значимости экзотического колорита для автора.

<ol> <li>Визуальное выделение восточных слов.</li></ol>

Большинство восточных слов в «The Bride of Abydos», включая и имена нарицательные, написаны автором с прописной буквы. Например, «Chibouque» (чубук), «Ollah» (слово, подражающее крику человека), «Giaour» (гяур), «Serai» (дворец), а также вышеперечисленные «Comboloio», «Koorsee», «Gúl», «Bulbul» и т. д. Байрон, очевидно, придавал экзотизмам особое значение. Для него эти незнакомые, странные, с точки зрения читателя, слова — важнейшие особенности текста, которые следует подчеркнуть и тем самым нарисовать «ощутимый» (palpable) Восток, как писал сам поэт в письме Т. Муру от 28 августа 1813 года.⁹

<ol> <li>Восточные слова как рифмующиеся.</li></ol>

Восточные слова в байроновской поэме играют важную эстетическую роль, в частности, они служили для поэта способом создания уникальных рифм, например:

Till I, who heard the deep tambour

Beat thy Divan’s approaching hour...¹⁰

And held that post in his Serai

Which holds he here — he saw him die.¹¹

Эти ориентализмы по звуку идеально соединяются с нейтральными словами английского языка и составляют вместе с ними весьма необычные рифмы. Таким образом, восточные слова перестают быть лишь чужими названиями, специально введенными и выделенными для демонстрации экзотичности, они становятся частью целостного поэтического произведения. В этом и заключается байроновский эксперимент с новыми типами рифм.

<ol> <li>Пространные примечания к восточным словам.</li></ol>

Байрон снабдил свою поэму 43 примечаниями, большинство из которых служили для объяснения восточных слов и описания связанных с ними разных аспектов восточной жизни. Показывая в примечаниях свои обширные знания о чужой земле, усвоенные либо во время путешествия по Востоку, либо при чтении книг о Востоке, английский поэт придал своей поэме и культурно-познавательный характер.

Создавая «Невесту Абидосскую» на русском языке, Козлов не только переложил байроновскую поэму, но и выполнил передачу транслитерированной английским поэтом восточной лексики. В отличие от Байрона, Козлов при обращении с восточными словами стремился не к максимальной, а к умеренной экзотичности, ориентируясь на литературную традицию.

Во-первых, русский переводчик уменьшил количество экзотизмов и нейтрализовал их визуальное выделение в своей версии поэмы.

К числу восточных слов, сохраненных Козловым в переводе, относятся названия, более или менее знакомые русской читающей публике благодаря культурным и литературным связям с мусульманским Востоком («Koran» — «Коран», «Allah» — «Алла», «Chibouque» — «чубук», «Haram» — «гарем», «Sherbet» — «щербет», «Péri» — «пери» и т. д.), а также большая часть политической и религиозной лексики («Divan» — «диван», «Pacha» — «паша», «Bey» — «бей», «firman» — «фирман», «Azrael» — «Азраил», «Koorsee» — «Курзи», «Muezzin» — «муйцин» и др.), отражающей своеобразные восточные реалии и неоднократно встречающейся в оригинале. Таким образом, поэт-переводчик сумел передать экзотический колорит поэмы в целом. Остальные же ориентализмы Козлов не стал использовать в том же объеме, как Байрон: восточные названия, редко встречающиеся и маловажные для сюжета, такие как «Musselim» (название должности), «Kislar» (название профессии), «Maugrabee» (название национальности) и др., были выпущены. С другой стороны, реалии, имеющие эквиваленты или синонимы в русском языке, были заменены русскими или давно бытующими в русском языке названиями («ottoman» — «подушка»,¹² «tambour» — «барабан», «Atar-gúl» — «розовая вода» и др.). Уклоняясь от предложенной английским автором модели, Козлов в большей степени заботился о ясности выражений и читательском восприятии поэмы.

При передаче восточных слов, написанных у Байрона с прописной буквы, русский поэт-переводчик заменил прописные буквы строчными. Для Козлова экзотические названия в «Невесте Абидосской» выступали как фоновая декорация: их необходимо было сохранить для передачи ориентального колорита, но выводить их на первый план не следует.

Во-вторых, Козлов сократил объем примечаний: с 43 пунктов до 31, не снабдив слова «курзи», «раяс» и др. толкованием. Уделяя значительную долю своего внимания художественной ценности поэмы, переводчик не стал усиливать ее культурно-познавательную функцию.

В-третьих, русский переводчик не прибегал к оригинальным рифмам с использованием восточных слов. В отличие от Байрона, пытавшегося сделать из экзотизмов новые поэтические элементы, Козлов предпочел превратить их в традиционные художественные образы, легко воспринимаемые отечественными читателями.

Любопытным представляется судьба мусульманского слова «Houri», взятого из Корана, в переводе Козлова. Оно означает «райских дев, которые будут супругами праведников в раю». «Houri» у Байрона — это любимый образ и символ идеальной женской красоты. Русский поэт-переводчик воздержался от заимствования непривычных для русской поэзии этой эпохи «гурий», а воспользовался традиционным словосочетанием «дева рая», которое встречается, к примеру, в «Бахчисарайском фонтане» А. С. Пушкина («К нему навстречу дева рая / С улыбкой страстной полетит») и других русских произведениях на восточные темы. Строки «Oh! who so dear with him could dwell? / What Houri soothe him half so well?»¹³ переведены Козловым так: «О нет! возможно ль, чтоб иная / Так нежно с ним умела жить, / И будто может дева рая / Страстней меня его любить?»¹⁴

В романтическую эпоху Восток привлек к себе внимание западноевропейских писателей. При анализе байроновской поэмы «The Bride of Abydos» мы видим, как уже в языковом плане — с точки зрения использования восточных слов — наблюдается пристальный интерес английского поэта к далекому загадочному краю. Мусульманский Восток давал Байрону новые впечатления и новые творческие возможности: с одной стороны, он использовал и визуально выделял восточные слова (а также детально объяснил в примечаниях их значение с целью ознакомления английских читателей с чужой культурой); с другой стороны, провел эксперимент в области стихосложения, обращаясь к своеобразным рифмам с применением ориентализмов.

Когда русский поэт-переводчик, представитель другой языковой и культурной традиции, ставит перед собой задачу перевести байроновскую поэму на русский язык, интересующая нас восточная лексика и английский оригинал в целом претерпевают серьезные изменения. Козлов не уделил экзотичной лексике такого же внимания, как Байрон. Русский переводчик, по-видимому, не ставил перед собой задачу узнать Восток и ознакомить с ним читающую публику, поэтому уменьшил количество экзотизмов и соответствующих примечаний, а также нейтрализовал визуальные знаки этих слов. Возможно, как полагает С. Л. Каганович, это объясняется тем, что Россия из-за своей «близости и к Западу, и к Востоку» относится к последнему «не как к далекому, малознакомому, а потому экзотическому миру, а как к одной из равноправных составляющих окружающей поэта живой, реальной действительности».¹⁵

Байроновскому литературному эксперименту создания литературного произведения, насыщенного обильными непонятными экзотизмами и новыми типами рифм, Козлов также не последовал. Будучи более консервативным в художественном творчестве по сравнению с Байроном, поэт-переводчик стремился придерживаться умеренной экзотичности и выполнить перевод в рамках традиционных эстетических принципов.