DOI: 10.31860/0131-6095-2021-1-117-124

© С. В. Березкина

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ПОСЛАНИЕ С. П. ШЕВЫРЕВА К МОЛОДЫМ ПРОФЕССОРАМ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

В рукописях С. П. Шевырева (1806-1864), филолога, критика, публициста, поэта и переводчика, несмотря на большой интерес, проявляемый современными исследователями к его творческому наследию, остается немало неопубликованных сочинений, в том числе стихов «на случай», чаще всего на разного рода застолья, собиравшие видных представителей образованного московского общества. Стихи эти писались в канун подобных собраний или же непосредственно в «пиршественной» зале и достойны внимания, во-первых, как проявление живого общественного темперамента, который был свойственен Шевыреву, а во-вторых, как историческое свидетельство о событии, которое они освещают. Для публикации стихов «на случай» чрезвычайно важна точная дата: они могут быть интересны сами по себе, но без нее теряют не только соль, но порой и смысл. В этом отношении послание Шевырева «В народе, к знанию готовом...» представляет отрадное исключение, поскольку насыщено информацией, не оставляющей сомнения в том, когда оно было создано. Послание написано в начале 1836 года и является откликом на важное событие в жизни ученого сообщества всей России:

В народе, к знанию готовом,

Надежной младости полны,

Науку сеять в поле новом

Мы рано, други, призваны.

Науке русской много дела,

И жатва будет нам славна!

С утра до ночи станем смело

Бросать живые семена,

Да взыдет истина святая

На ниве русского ума,

Сынов России осеняя,

И да бежит пред нею тьма!

Ты наш старшой, ты нам поведай,

Как наша Русь жила-была,

И простодушною беседой

Нам оживи ее дела!

Пандектов чтец — ты наш Ириерий!

Младой питомец Савиньи,

Ты — в римский разум настежь двери

Российским смыслом распахни.

А ты, латинян однодомец,

Ты с ними будто тегит¹ пил,

Заставь, чтоб Тацит, твой знакомец,

По-скифски нам заговорил.

Юрист-философ! Ты ль обидишь

Народный ум в своих речах?

Ты в ясном свете то увидишь,

Что Гегель видел лишь впотьмах.

Толмач законов уголовных!

Да будет правдою Наказ!

Учи скорей прощать виновных,

Чем осуждать невинных нас!

Физиолог мудрый и глубокий,

О тайнах жизни и души

Ты написал трактат высокий:

Так не ленись же и пиши.

Ты — честь своих и зависть немцев!

Нас славой русскою утешь!

Гони не наших, Иноземцев,

Врачуя нас, ты их зарежь!

Пируйте, други, и шумите,

Да осенит вас правды Бог!

Певца на пире помяните:

Он духом бодр, да телом плох.

В народе, к знанию готовом,

Надежной младости полны,

Науку сеять в поле новом

Мы рано, други, призваны.²

Беловой автограф заключается авторским примечанием: «Стихи, посланные вечером на пир к профессорам, праздновавшим свое профессорство. Сам был болен». Послание густо населено персонажами, у него фактически семь адресатов. Сведения о них, сообщаемые автором, сходятся как в фокусе на 1836 годе. Все профессора, о которых говорит послание и примечание к нему, молоды, как и тридцатилетний автор, адъюнкт (с 1833) Московского университета;³ в стихе «Мы рано, други, призваны» второе слово подразумевает именно возраст героев. По-видимому, ко встрече с ними относятся записи от 4 и 8 февраля 1836 года в дневнике М. П. Погодина, еще одного профессора Московского университета, которые привел его биограф: «На блинах у Морошкина, — гласила одна из них. — Приятно разговаривать с нашею ученою молодежью».⁴ Масленичная неделя приходилась в 1836 году на 3-8 февраля, когда, вероятно, и было написано это стихотворение.

Одновременное продвижение на московские кафедры целого ряда молодых профессоров позволяет видеть в послании приветствие не только счастливому повороту их личных судеб. Шевырев укрупняет проблематику текста, вводя в него образ «готового к знанию» народа. В оптимистичном призыве «смело бросать живые семена» в почву, в его надежде на славную «жатву» и большие дела «науки русской» звучит радостная весть о том свежем ветре, который пахнул в университетских аудиториях. Шевырев приветствует вступление в действие нового университетского устава 1835 года, определенное датой 1 января 1836 года. Все, кому адресовано послание, были утверждены в звании экстраординарных профессоров Московского университета 31 декабря 1835 года⁵ (кроме хозяина, у которого они праздновали это событие и которого упоминал в своем дневнике Погодин, о чем мы скажем ниже). На должность ординарных профессоров молодые ученые были избраны несколько позднее, в 1837 году, однако само положение и адъюнктов, и экстраординарных профессоров (еще до защиты ими докторских диссертаций) получило в новом уставе более прочное основание. Во втором семестре 1835/1836 учебного года все герои послания Шевырева были определены на соответствовавшие их научной специализации кафедры, для которых они готовились с конца 1820-х годов.

Устав 1835 года сохранял доступность университетов для всех сословий, за исключением крепостных крестьян, а также значительно расширял объем преподаваемых в университетах дисциплин, что способствовало дифференциации научных знаний и увеличению числа кафедр. Были открыты кафедры российской и всеобщей истории (ранее они преподавались вместе со статистикой и географией), российской словесности и истории российской литературы (вместо кафедр «красноречия, стихотворства и языка российского»), истории и литературы славянских наречий и др. Новым уставом была проведена реорганизация преподавания на юридическом факультете (в соответствии с кодифицированным Сводом законов Российской империи 1832 года). Количество кафедр, а значит, и профессоров было увеличено в университетах на треть, жалованье же профессорско-преподавательскому составу — в два с половиной раза.⁶

Чтобы все это воплотить в жизнь, Министерство народного просвещения осуществило ряд шагов, сделавших возможным формирование к середине 1830-х годов поколения молодых ученых высокой научной квалификации (организация Профессорского института в Дерпте, обучение молодых правоведов под руководством гр. М. М. Сперанского во II Отделении с. е. и. в. Канцелярии, заграничные стажировки). Оглядываясь на историю Московского университета в юбилейный для него 1855 год, Шевырев писал об этой стороне деятельности правительства: «Беспримерной щедроте монаршей, благоразумным действиям исполнителей великодушной воли государя не один университет московский, но и все русские университеты обязаны тем значительным числом специальных русских ученых, которые поставлены теперь в решительную возможность возделывать науку в России и насаждать ее семена между своими соотечественниками».⁷ А. Д. Галахов (1807-1892) в своих «Записках человека» (публ. с 1847 года) с пиететом вспоминал о времени гр. С. Г. Строганова, попечителя Московского университета с 1835 года, когда университет приобрел «новых профессоров, молодых и талантливых, умевших поднять уровень высшего научного образования и возбудить в студентах не только любознательность, но и нравственные чувства, стремление к благородным идеалам».⁸ Именно к этой когорте и принадлежали те, к кому Шевырев обращался в своем послании.

Назовем по порядку его адресатов. Исключением в ряду вновь испеченных профессоров был Федор Лукич Морошкин (1804-1857), выпускник Тверской семинарии (1823) и Московского университета (1828), отказавшийся после его окончания от обучения в дерптском Профессорском институте. Он начал службу в Московском университете в 1833 году адъюнктом на кафедре прав знатнейших древних и новых народов и в марте 1835 года был утвержден в звании экстраординарного профессора. Именно поэтому Шевырев называет его в послании «старшим». Постановлением от 31 декабря 1835 года Морошкин был утвержден в том же звании, но на новую кафедру гражданских законов. Предложение Шевырева поведать пирующим о том, «как наша Русь жила-была», было связано с темой его докторской диссертации «О владении по началам российского законодательства» (1837). Обращение к Морошкину в послании Шевырева отражает особость его натуры, охарактеризованную им в автобиографии (все они для «Биографического словаря...» писались от третьего лица) словами: «Он всегда благодарит Святое Провидение, что оно призвало его к жизни среди мужественного и славного русского народа, просветило его христианскою верою и наукою на служение церкви, престолу и отечеству»; здесь же он утверждал, что «не рожден для чистой философии».⁹

Далее в стихотворении говорится о Никите Ивановиче Крылове (1807-1879), выпускнике Ярославской семинарии (1827), в 1829 году отозванном из Духовной академии для обучения правоведению во II Отделении с. е. и. в. Канцелярии, выпускнике Петербургского университета (1831), в том же году отправленном для «дальнейшего образования в науках юридических» в Берлинский университет. В Берлине молодые «русские ученые препоручены были личному руководительству знаменитейшего современного юриста» — упоминаемого в послании Ф. К. фон Савиньи (1779-1861), который стал для Крылова высочайшим авторитетом. В 1834 году Крылов защитил в Петербургском университете докторскую диссертацию и 31 декабря 1835 года был определен в Московском университете на кафедру римского законодательства и его истории.¹⁰ Шевырев относит к нему в послании определения «Пандектов чтец» (имеется в виду систематизированный сборник извлечений из трудов римских юристов, являющийся важнейшей частью римского гражданского права) и «наш Ириерий» (подразумевается, скорее всего, Ирнерий (ок. 1050 — после 1125), болонский правовед, о значении которого для разработки римского права писал Савиньи).

«Латинян однодомец», отличавшийся особым изяществом своего жизненного облика и в совершенстве владевший латинским языком, — это Дмитрий Львович Крюков (1809-1845), выпускник со званием кандидата Казанского университета (1827), закончивший Профессорский институт в Дерпте, где защитил в 1832 году докторскую диссертацию на латыни о Таците («Тацит, твой знакомец»), затем слушавший лекции в Берлинском университете; в 1835 году он начал преподавание в Московском университете и 31 декабря того же года был определен на кафедру римской словесности и древностей.¹¹

«Юрист-философ» — это Петр Григорьевич Редкин (1808-1891), выпускник Нежинской гимназии (впоследствии лицея) высших наук кн. А. А. Безбородко (1826), затем студент Московского университета, в 1828 году направленный в Профессорский университет и учившийся там до 1830 года; в 1831-1832 годах он был прикомандирован ко II Отделению с. е. и. в. Канцелярии, в 1832-1834 годах учился в Берлинском университете, где слушал лекции выдающихся ученых и, как указано в автобиографии, «у Гегеля логику и историю философии»,¹² автор первой в России работы о нем; в 1835 году начал читать лекции на кафедре энциклопедии или общего обозрения системы законоведения, 31 декабря 1835 года утвержден на кафедре энциклопедии законоведения и государственных законов.

В обращении Шевырева к Редкину сделан выпад против философии Гегеля. В конце 1820-х годов близкий Шевыреву круг «любомудров» оценивал «стремление к философии немецкой», распространяющееся в России, весьма позитивно, но только как «важный шаг» на пути к созданию русской философии. «Нам необходима философия Наша философия должна развиваться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта», — писал И. В. Киреевский в «Обозрении русской словесности за 1829 год» (1830).¹³ В 1836 году сходное воззрение Шевырев формулирует в виде жесткого неприятия того немецкого учения, которое все более и более овладевает умами русских людей: оно противопоставляется «народному уму», освещенному «ясным светом», как нечто — «что Гегель видел лишь впотьмах»...¹⁴ Отношение автора послания к Гегелю в аргументированной форме, со ссылкой на отсутствие в его философии «живого чувства природы», глубинную связь с поэзией Шиллера и Гете и проч. было выражено в статье Шевырева «Взгляд русского на современное образование Европы» (1841), где он высказался о «совершенной невозможности подчинить эту философию христианской религии».¹⁵

Далее в послании говорится о «толмаче законов уголовных» — это Сергей Иванович Баршев (1808-1882), выпускник Московской семинарии (1826), отозванный из Духовной академии в 1828 году для обучения правоведению во II Отделении с. е. и. в. Канцелярии, выпускник Петербургского университета (1831), три года усовершенствовавший свои знания в Берлинском университете, доктор правоведения после защиты в 1834 году диссертации «О мерах наказаний» («Учи скорей прощать виновных, / Чем осуждать невинных нас!»), в 1835 году начал преподавать на кафедре законов уголовных и полицейских в Московском университете, утвержден на той же кафедре 31 декабря 1835 года.¹⁶ В связи с Баршевым любопытно упоминание в послании Шевырева Наказа Екатерины II (издан в 1767 году), написанного как руководство созванной ею комиссии для составления нового Уложения законов. Призыв сделать Наказ «правдою» подразумевает ту программу гуманизации законодательства, которая не имела воплощения в российской действительности.

«Физиолог мудрый и глубокий» — Алексей Матвеевич Филомафитский (18071849), из Ярославской семинарии перешедший в Харьковский университет (выпускник медицинского факультета, 1828), в дерптском Профессорском институте был в 1828-1833 годах, затем проходил стажировку в Берлинском и других германских университетах, в 1835 году начал преподавать в Московском университете, 31 декабря того же года утвержден на кафедре физиологии и общей патологии. Упоминаемый в послании Шевырева «трактат высокий» Филомафитского — «Физиология, изданная для руководства своих слушателей» (1832). Автор статьи в «Биографическом словаре...» 1855 года писал о ранней смерти Филомафитского: «Потеря Филомафитского в русском учено-медицинском мире важна и в том отношении, что он был один из немногих врачей-писателей». Его «Физиология» задумывалась в четырех частях, из которых были изданы лишь первая, вторая и половина третьей.¹⁷ Вероятно, Шевырев видел некое предвестие этого замедления в работе молодого профессора, известного своим добродушием, поэтому взывал к нему в своем послании: «Так не ленись же и пиши».

Далее в послании речь заходит о Федоре Ивановиче Иноземцеве (1802-1869), выпускнике словесного (1822) и медицинского отделений (1828) Харьковского университета. Он проходил обучение в Профессорском университете, где защитил в 1833 году докторскую диссертацию, и стажировку в ведущих германских университетах; с 1835 года Иноземцев преподавал на кафедре практической хирургии Московского университета, на которой был утвержден 31 декабря 1835 года.¹⁸ Автобиография его в словаре 1855 года показывает путь человека из низших социальных слоев, который, пройдя через бесправное положение казеннокоштного студента, отправляемого начальством по своему усмотрению на отделение словесное вместо медицинского, поднимается к высотам научного знания. К нему Шевырев обращает свой призыв: «Гони не наших, Иноземцев, / Врачуя нас, ты их зарежь!», что относится, конечно, не к врачебной деятельности Иноземцева, к этому времени уже главы факультетской хирургической клиники, а к давней конкуренции двух профессорских корпораций — русской и немецкой, причем именно на медицинском, самом многочисленном факультете, где, в отличие от других, немцы и в это время составляли треть преподавательского состава.¹⁹

Послание к молодым московским профессорам было призывом Шевырева к развитию самобытной русской науки и просвещения. Его автор был окрылен уваровской триадой «православие, самодержавие, народность»,²⁰ которая была в области государственной идеологии важной новацией и к 1836 году приобрела большую популярность в университетской среде. После встречи в 1832 году министра народного просвещения гр. С. С. Уварова с попечителями учебных округов опиравшаяся на нее идея национальной самобытности русского образования начинает определять выступления профессоров на торжественных университетских актах.²¹ 9 июня 1836 года И. И. Давыдов (кстати, адъюнктом именно этого профессора был Шевырев) говорил в речи «О содействии Московского университета успехам отечественной словесности» об уставе 1835 года как о начале нового периода в истории высшего образования в России. В речи вновь прозвучали слова Николая I о воспитании питомцев университета «истинно русскими», сказанные при посещении университета в сентябре 1826 года, причем то, что было сделало для возможности обновления в 1836 году преподавательского состава университета, подавалось как одно из важнейших достижений в деятельности правительства: «Ученые, из природных русских, обогащенные современными знаниями Европы по всем отраслям ведения человеческого, приносят к нам свежие плоды наук; изложением их на отечественном языке распространится новый живительный свет их и теплота. Проникаются все элементы гражданственности, из которых слагается народность. Уж мы не доверяем сказаниям иностранцев о себе самих, но сами исследуем элементы вещественные — природу, нами обитаемую, небо, под которым мы благоденствуем, родство наше по происхождению с разными народами; испытуем и элементы духовные: нравы и обычаи предков наших, мудрость их и законы, понятия религиозные».²²

Шевырев надеялся найти в лице молодых московских профессоров соратников в деле развития национальной научной школы. Действительность оказалась намного сложнее, что отметил уже Н. П. Барсуков, помещая в своем труде выписку о встречах Погодина с «научной молодежью» на блинах у Морошкина: «Вскоре Погодин вместе с Шевыревым сделался противником молодых профессоров».²³ О том же противостоянии в 1840-х годах Погодина и Шевырева, с одной стороны, и «прибывших из-за границы профессоров», «космополитов», с их «германскими симпатиями» и стремлением «стереть с лица земли всякие различия отдельных народностей», а в особенности «народности русской и вообще славянской», вспоминал Ф. И. Буслаев в речи «Погодин как профессор», прочитанной в 1876 году в Обществе любителей российской словесности.²⁴ Написанное Буслаевым носит субъективный характер, поскольку речь шла не о желании «стереть с лица земли» особость славянской народности, а о позиции более сложной, характеризующей целое направление в русской культуре и определенной термином «западничество»: «Немалое число либеральной университетской профессуры, — пишет современный исследователь, — сознательно дистанцировалось и отмежевывалось от „партии“ министра, в большей мере ориентируясь на западные модели политических свобод,²⁵ нежели на призывы к консолидации всех представителей ученого сословия, научной интеллигенции России вокруг уваровской триады „православия — самодержавия — народности“, с добавочным компонентом „просвещения“, активно пропагандируемого в общественном сознании и исподволь внедряемого в официальную доктрину С. П. Шевыревым и М. П. Погодиным при негласном одобрении и поддержке со стороны самого Уварова».²⁶ Послание «В народе, к знанию готовом...» свидетельствует, что в концепции Шевырева это движение имело четкие идеологические контуры уже на грани 1835-1836 годов и было связано со вступлением в действие нового университетского устава.

В первом же своем лекционном курсе Шевырев, призвав слушателей к многостороннему изучению мировой поэзии на основе достижений европейской философской эстетики, так сформулировал задачи современной русской науки: «Наше самобытное воззрение последует тогда, когда мы, устранив посредников, отказавшись от всякого предварительного мнения, или лучше, предубеждения, внушенного нам нашими западными соседями, обратимся прямо сами к произведениям слова и поверим на деле все то, что нам о них сказано и нами сначала принято на веру».²⁷ В научной области, где работал Шевырев, его вера в то, что «на ниве русского ума» взойдет новая наука, оправдалась богатством русских филологических школ, которые оставил в наследие России XIX век.