Колонтитулы с обеих сторон — Из материалов к биографии Вадима Баяна

DOI: 10.31860/0131-6095-2020-1-

<strong>Из материалов к биографии Вадима Баяна:</strong><strong> </strong>

<strong>п</strong><strong>исьма</strong><strong> </strong><strong>к Ф</strong><strong>едору</strong><strong> </strong><strong>Сологубу и Ан. Чеботаревской</strong>

(Вступительная статья, подготовка текста и комментарии

© А. В. Крусанова и © Т. В. Мисникевич)

Вадим Баян — литературное имя Владимира Ивановича Сидорова (1888−1966), до последнего времени известное, в основном, в связи с литературной биографией В. В. Маяковского, вместе с которым В. Баян участвовал в нескольких крымских выступлениях (январь 1914 года) и впоследствии публично протестовал против использования Маяковским его псевдонима в качестве фамилии одного из персонажей пьесы «Клоп». Вся остальная поэтическая деятельность В. Баяна никогда не привлекала широкого внимания публики и известна сегодня, главным образом, только специалистам.¹

В кратких биографических сведениях, посланных С. А. Венгерову (1914), В. Баян писал о себе в третьем лице: «<em>Вадим Баян</em> (Владимир Иванович Сидоров) — поэт-лирик. Родился в 1888 году в Крыму, в крупной помещичьей семье. Образование получил реальное. В Петербурге прослушал курс естественных наук у Лесгафта. Первые его стихи появились в южных органах печати. В позднейшее время произведения его печатались в северных альманахах и литературных сборниках. Наиболее склонен к лирической эротике. В 1913 году выходит в свет в издании Т-ва Вольф первый том его стихотворений под циклом “Голубая симфония”. Живет постоянно на юге, в Симферополе, где его нередко посещают литературные друзья – писатели Федор Сологуб, Виктор Муйжель, Игорь Северянин, Н. Шебуев, Дмитрий Цензор и мн др».² Данные сведения дополняет несколько более пространный вариант автобиографии: «<em>Вадим Баян</em> (Владимир Иванович Сидоров). Родился 11-го февраля 1888 года в Крыму в семье помещиков-южан, где и воспитывался. Образование получил реальное, но не официальное. Прослушал курс естественных наук у Лесгафта в С.-Петербурге. Будучи необыкновенно мечтательным мальчиком, детство провел в степях юга, где беззаветно отдавался поэзии и чтению книг. Любил бродячих цыган и слушал их сказки. В 15 лет прочел всех классиков и выдающихся писателей мира. Будучи глубоким лириком и эстетом, в своем творчестве проводит яркую полосу изящной эротики, причем является самобытным и непохожим на других. Воспитанный ароматом степей, он не признает себе равных по силе духа поэтов. Печатается с 1908 года в южной прессе, а в позднейшее время изредка в северных изданиях средней величины. В 1914-м году книгоиздательство Т-ва М. О. Вольф в СПб. выпустило сборник его стихов под заглавием “Лирический поток” (лирионетты и баркароллы) с предисловием И. И. Ясинского-Белинского и Игоря-Северянина. Много имеется критических статей о нем, но за незначительностью изданий, в которых они были напечатаны, не помещаем. Выдающихся людей в его роду не было. По национальности — чисто русский. По вероисповеданию — евангелический христианин».³

Поэт Борис Дмитриевич Богомолов (1886−1920) — товарищ В. Баяна в 1911−1914 годах — сообщал о нем несколько иные сведения: «Крупный землевладелец Крыма, помещик, родился в 1883 году».⁴

Эти автобиографические сведения резко контрастируют и даже входят в противоречие с тем, что В. Баян сообщал о себе впоследствии. Так, в 1950-х годах он утверждал, что родился не 11 февраля 1888 года, а 5 (17) января 1880 года, и не в крупной помещичьей семье, а в семье агронома, и не бродил в степях юга, отдаваясь всецело чтению стихов и книг, а работал конторским служащим и корректором в типографии. Можно понять причины, по которым он старался скрыть свое социальное происхождение, превратив себя из сына крупного помещика и мечтательного поэтически настроенного юноши в сына агронома, безликого конторского служащего и типографского корректора. Этого требовала его стратегия выживания и приспособления к послереволюционной действительности. Несколько иначе обстоит дело с датой рождения. По свидетельству самого В. Баяна, он ввел Венгерова в заблуждение сознательно. По-видимому, Богомолов тоже был неправильно им проинформирован, что характеризует В. Баяна как человека, склонного к дезинформации окружающих, в том числе и друзей, для создания себе более выгодной биографии. В 1959 году В. Баян признавался Н. Ф. Рябовой, составлявшей именной указатель к полному собранию сочинений Маяковского: «Поскольку Вы почти официальное лицо, я считаю себя обязанным сообщить Вам ТОЧНУЮ дату моего рождения, а не “дипломатическую”, как это позволительно среди знакомых. Я рожден 5/17 января 1880 года. Но как не хочется слыть в обществе старым, когда кругом цветет молодость! Если моя просьба не будет уважена, то прошу ничего обо мне не писать в Именном указателе».⁵ Учитывая чрезвычайно свободное обращение В. Баяна со своими биографическими данными, трансформируемыми в нужную сторону в зависимости от обстоятельств, дата рождения 1880 год тоже может показаться сомнительной, тем более что он передвинул не только год, но также и день и месяц. Можно понять, когда он в 34-летнем возрасте, будучи по характеру достаточно женственной натурой, хотел казаться 26-летним. Но это никак не объясняет изменение дня и месяца рождения.

Первым результатом большой начитанности Сидорова классической литературой стал роман в стихах «Сжатая лента» (Мелитополь, 1908),⁶ воспроизводивший ритмические интонации «Евгения Онегина», что воспринималось как откровенная, хотя и невольная, пародия на Пушкина. «Роман» заканчивался следующими стихами: «Я прежде жаждал прославленья, / Мечтая в нем найти венец, / Теперь терплю и полн сомнения / Судьбе вверяясь наконец». Никаких рецензий в прессе на «роман в стихах» не появилось, но, по-видимому, его автор вскоре осознал очевидную подражательность своей первой книги, потому что в дальнейшем никогда не упоминал об этом поэтическом дебюте. Не получив «прославленья» после книги «Сжатая лента», Сидоров попробовал добиться славы на драматургическом поприще. В том же 1908 году он написал и отправил в Цензурный комитет пьесу «Поэт Пушкин», в предисловии к которой сообщал: «Находя необходимым привести жизненную трагедию великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина на сцену, я решил написать драму (руководствуясь сочинениями о нем, его биографией, письмами и народной молвой); наконец драма готова. В ней помещено четыре стихотворения, три из которых всецело принадлежат Пушкину, а одно последнее — Лермонтову, хотя все они переложены мною в другие слова». Пьеса поступила в цензуру 26 декабря 1908 года и уже 2 января 1909 года цензор драматических сочинений барон Н. Дризен наложил резолюцию: «К представлению признать неудобным».⁷ Таким образом, все расчеты на сценическую постановку пьесы рухнули в самом начале, однако оставалась возможность публикации ее, что В. И. Сидоров и сделал осенью 1909 года, опубликовав пьесу «Поэт Пушкин» отдельной брошюрой.⁸ Для отзыва он послал ее редактору симферопольской газеты «Тавричанин» Д. В. Коломийцеву. Последний же поместил в газете разгромную критическую статью об этой пьесе. В частности, он писал: «Такого жалкого плода недомыслия еще не знала русская литература! Что за профанация великого имени, что за бесцеремонное обращение с национальною нашею гордостью и притом — заметьте! — с “благим намерением”… Это прямо карикатура какая-то! Стихи Пушкина заменены пародией… Боже мой, какое надругательство над гением!.. Вложить в его уста такие слова… Приписать ему бросание на пол перед гостями писем с призывом прочесть их… Как все это назвать?

Г. Сидоров, переделав стихи Пушкина в трех местах, заодно уж переделал и стихи Лермонтова. “Подправил”. Все его изделие в полном составе каждою своею строкою вызывает к себе прямо отвращение. Разве можно так непростительно грубо и карикатурно относиться к великим теням? Дружеский совет г. Сидорову: собрать все экземпляры драмы и сжечь без остатка. Самые злые враги Пушкина не могли бы в своем слепом ожесточении измыслить всего того, что измыслил в своем слепом неведении г. Сидоров…»⁹

Сидоров направил в газету ответное письмо, где уличал своего критика в исторических неточностях.¹⁰ Однако Коломийцев, признав отдельные неточности в своей статье, заявил: «Дело не в незначительных неточностях, а в целом. В целом же драма г. Сидорова может рассчитывать только на полное отрицательное отношение к себе всех тех, у кого хоть сколько-нибудь развиты чувства правды, меры, эстетики».¹¹

Сидоров сотрудничал в «Тавричанине» с октября 1908 года и, несмотря на приведенную полемику с редактором этой газеты, продолжал это сотрудничество. Всего в 1908−1911 годах он опубликовал в «Тавричанине» около 50 стихотворений и стихотворных фельетонов. При этом в 1908−1910 годах он печатался за подписью В. Сидоров, но на рубеже 1910−1911 годов решительно изменил свой литературный облик и взял псевдоним Вадим Баян, который впервые был использован им 24 января 1911 года.

Последняя публикация, подписанная его настоящим именем, представляла собой мемуарный очерк «Мое посещение Л. Н. Толстого», в котором он описывал, как в декабре 1907 года во время пребывания в Петербурге он принес Толстому свои стихи с просьбой поспособствовать опубликованию их.¹² Очерк был написан психологически убедительно, но, тем не менее, вызвал подозрение у сотрудников «Синего журнала», обвинивших Сидорова в фальсификации воспоминаний в саморекламных целях: «Это такой огромный цветок в общем венке пошлости, лганья и глупости на могиле Льва Толстого , хотя бы потому, что Толстого в декабре 1907 года в Петербурге не было».¹³

Письмом в редакцию «Тавричанина» Сидоров с негодованием отверг эти обвинения: «“Синий Журнал” слишком много позволяет себе вторгаться в область диффамации среди чистых имен. В № 3-м названного журнала напечатана целая статья, забрасывающая меня незаслуженною грязью, под видом уличения в вымысле мною воспоминания в «Тавричанине» о моем посещении Л. Н. Толстого в Петербурге в декабре 1907 г., когда Л. Н. временно был там. “Синий Журнал” в большой мере старательно оплевал меня. Если бы он так уверенно принялся за очистку своей совести от подобных нечистот… Это было бы для него полезнее, чем упражнение в подобных инсинуациях и брани.

Считаю нужным в ответ “Синему Журналу” сказать следующее: если он сам молод для того, чтобы помнить пребывание Л. Н. Толстого в Петербурге в декабре 1907 г., то пусть об этом спросит у старших».¹⁴

Однако сомнения охватили и редактора газеты, где был напечатан очерк Сидорова, и он сопроводил вышеприведенное письмо мемуариста своим комментарием: «При печатании заметки г. Сидорова о посещении им в 1907 году Толстого в Петербурге, у меня сейчас же возник вопрос: “Когда это Толстой был в Петербурге в 1907 г. так, что это осталось как бы в тайне?” Не имея оснований к недоверию г. Сидорову, ввиду положительного утверждения им этого обстоятельства и ввиду переданного сообщения, я напечатал заметку г. Сидорова. Теперь г. Сидорову надлежит ясно указать — какого именно числа декабря 1907 г. он был принят Л. Н. Толстым в Петербурге? Где это было, т. е. в каком доме? Ведь все обстоятельства такого события должны быть вечно памятны у всякого человека, раз в жизни принятого Толстым… Г. Сидоров в частном письме ко мне просит разыскать указания в петерб газетах 1907 г. и привести их под его письмом. Затрудняюсь: газет этого времени нет у меня. Я сделал запрос к одному из близко стоявших к Льву Николаевичу лиц — Ивану Ивановичу Горбунову-Посадову».¹⁵

В петербургских газетах за декабрь 1907 года нет никаких упоминаний о пребывании Л. Н. Толстого в это время в Петербурге, хотя другие материалы о нем публиковались. Появилось даже одно сообщение о происшествии с Толстым в Ясной Поляне, на основании которого можно было утверждать, что, по крайней мере, с конца ноября по 11 декабря 1907 года Толстой совершенно определенно находился в Ясной Поляне.¹⁶ Впоследствии биография Толстого была расписана чуть ли не по минутам. Согласно фундаментальной работе Н. Н. Гусева «Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1891−1910» (М., 1960), Толстой в 1900−1910 годах вообще ни разу не приезжал в Петербург, а в 1907−1908 гг. жил все время в Ясной Поляне, не покидая пределов Тульской губернии.

Больше никаких заметок по поводу этой истории в печати не появлялось. Сам Сидоров никаких уточнений даты и адреса своей встречи с Толстым делать не стал. Более того, уличенный во лжи, он никогда больше не упоминал об этом событии, а при публикации своих стихов именно с этого момента стал использовать псевдоним В. Баян.

Изменение литературного имени, безусловно, было связано не только с желанием отмежеваться от скандального оттенка, вызванного его публикациями, его литературной известности, но и с переменой поэтических ориентиров молодого поэта, произошедших во время его пребывания в Петербурге. В это время он завязал дружбу с петербургским поэтом Богомоловым и способствовал публикации стихов последнего в газете «Тавричанин». Богомолов в долгу не оставался и, обнаружив в Баяне желание быть прославленным, и устно, и письменно пел панегирики своему богатому приятелю. А поскольку, по характеристике И. Северянина, Баян был «человек добрый, мягкий, глупый, смешливый, мнящий»,¹⁷ то за эти панегирики он искренне привязался к Богомолову.

В то же время Богомолов рассказал о В. Баяне И. Северянину, и последний в письме Богомолову сообщал (28 июня 1911 года): «Хочу выслать книжки Вашему южному другу, — дайте адрес».¹⁸ Таким образом, первые письменные контакты И. Северянина и Баяна состоялись, вероятно, уже летом 1911 года. И вскоре Баян оказался под влиянием поэзии И. Северянина.

Богомолов так характеризовал творчество В. Баяна в этот период: «Женственность и нега рассыпаны в изящных лирических произведениях поэта Вадима Баяна, певца юга, баяна красоты южных девушек, влюбленного в капризную их экзальтированную душу. Без влияния Бальмонта или его славного современника Валерия Брюсова не обходится и не обходился еще ни один из новейших стихотворцев, но этого, к нашему удовольствию как читателей, так и критиков, нельзя сказать про поэта Вадима Баяна (Влад. Ив. Сидорова), который остался верен себе, самобытен и этим ценен и дорог, как самородный алмаз, найденный несколько лет тому назад. Дмитрий Цензор, Яков Годин, Александр Рославлев, Андрей Белый — вот имена наших лириков, с которыми на одну высоту ставят ныне и поэта-южанина Вадима Баяна».¹⁹ В этом потоке славословия бросается в глаза то, что Богомолов, указывая на отсутствие влияние Бальмонта и Брюсова на поэзию Баяна, не отметил очевидное влияние Северянина, поскольку это противоречило бы тезису о «самобытности» его героя. Между тем именно такое мнение хотел создать о себе Баян, поскольку впоследствии сам напирал на самобытность своего творчества в автобиографических заметках, отосланных Венгерову.

Баян принял славословие Богомолова за чистую монету. Он писал ему в ответ: «Как я был рад, когда прочел Вашу статью обо мне, Вы себе представить не можете. Вот если бы побольше таких статей, да в более солидных изданиях, тогда бы дух мой поддержался. Благодарю Вас, милый друг, за такое теплое слово — оно меня тронуло и ободрило так, как никогда. Я рад, что имею хорошего друга на севере, но грущу, что мой друг в нужде, и что я не всегда могу помочь ему. Все время собирался послать Вам денег да не мог и могу только после 20-го августа прислать некую толику, а теперь, как и друг мой, переживаю нужду (только у меня нужда большая) много долгов. Вот 8-го с м должен платить в банк 600 р., затем 10 и 1000 р., а арендаторы не платят вследствие неурожая, дома ни сантима, дохода нет, хоть плачь».²⁰ Впрочем, через три дня он снова писал: «Ваше письмо полное скорби о тяжести жизни я получил и разделяя Вашу скорбь посылаю Вам 25 р. Тронут тем, что Вы устроили мое ст во “Всемире”. Это приятнее всего сделанного Вами мне».²¹

Нехитрые приемы рекламы и саморекламы, использованные Богомоловым и Баяном, постепенно набирали силу, и уже в автобиографических материалах В. Баян стремился приукрасить себя букетом из литературных имен, включив в число своих «литературных друзей» Ф. Сологуба, И. Северянина, В. Муйжеля и Д. Цензора. Странно, что он не упомянул в их числе Богомолова, поскольку именно Богомолов редактировал стихи В. Баяна и много помогал в устройстве его литературных дел.²² Очевидно, для раздувания собственной славы он включал в число «литературных друзей» только известные имена. Богомолов же литературной славы не имел, и Баян, очевидно, счел его недостойным упоминания.

Впоследствии роль рано умершего Богомолова как-то стерлась в памяти Баяна, и в своих поздних мемуарах он почти не упоминал о нем. Он предпочитал иметь более именитых друзей, среди которых доминирующее положение занял И. Северянин.²³

Привести Федора Сологуба в дом В. Баяна Северянин мог только во время пребывания в Симферополе в рамках совместного с Ф. Сологубом и Ан. Н. Чеботаревской турне, т. е. в конце марта 1913 года. Именно после этого события и возникла переписка Баяна с Сологубом и Чеботаревской, в которой отразились все основные события предреволюционной биографии молодого литератора. Письма Баяна к потенциальным покровителям, по-видимому, полностью отложились в архиве Сологуба в Пушкинском Доме; они дают возможность составить представление о личности провинциального литератора-любителя, пытающегося обрести свое место в кругу столичной литературной элиты с помощью лести, доходящей до прямого заискивания, использования маски восторженного «вечного странника» с «чистой, безгрешной душой», принципиально отличающегося от «московских искателей-уродов, называющих себя мыслителями».

Если Богомолов и И. Северянин, поддерживая отношения с В. Баяном, рассчитывали вовлечь его в свою орбиту, используя его стремление к славе и бóльшие, чем у них финансовые возможности, то Сологуб, напротив, не был особенно заинтересован в дружбе с Баяном, хотя из вежливости поддерживал с ним переписку и посылал свои новые книги. Баян же в свою очередь определенно надеялся, что слава Сологуба сможет помочь и его литературной карьере. В частности, он рассчитывал, что Сологуб напишет предисловие к сборнику его стихов, первоначально носившему название «Голубая девушка» или «Голубая симфония», который он начал готовить еще летом 1912 года.²⁴ При этом небольшую долю славы от знакомства с Сологубом Баян получил уже в июле 1913 года. Дело было в том, что во время пребывания Сологуба, Чеботаревской и Северянина в Симферополе Баяну удалось устроить их общий снимок, на котором также фигурировали он сам и Богомолов. Этот снимок симферопольский фотограф не только преподнес его участникам, но и растиражировал для продажи в Крыму. Об этом снимке Богомолов писал Сологубу (12 апреля 1913 года): «Получилась с юга группа-фотография. Каким образом ее Вам переслать: почтой или лично завезти? Почта может изломать картон».²⁵ После появления в продаже этого снимка летом 1913 года возник всплеск популярности Баяна. Ему предложили сотрудничество в симферопольской газете «Южные ведомости», пригласили выступить на литературном вечере, а во время поездки в Евпаторию он оказался в центре внимания журналистов, о чем Баян сообщил в письме Богомолову 16 июня 1913 года.²⁶ Упомянутая в данном письме статья «У поэта Вадима Баяна», оказалась небольшим интервью с ним, помещенным в местной газете, где он, в частности, обещал напечатать «обзор сочинений его друзей — Федора Сологуба, Игоря Северянина и Анаст. Чеботаревской».²⁷

Судя по интервью, Баян изъяснялся заученными фразами, не имел никаких собственных мыслей и не мог сказать журналистам ничего оригинального, чтобы заинтересовать их. При этом он все-таки напечатал в «Евпаторийских новостях» три стихотворения, но никакого обзора сочинений своих «друзей» Сологуба и Северянина делать не стал, ограничившись только откликом на подготовленную Чеботаревской с предисловием Сологуба книгу «Любовь в письмах выдающихся людей XVIII и XIX века» ([М.]: Московское кн-во, [1913]).²⁸ В общем же неожиданный всплеск популярности после появления в продаже только одной фотографии вместе с Сологубом и Северяниным должен был убедить его в эффективности рекламы для кратчайшего пути к славе. Однако Сологуб и Чеботаревская относились к Баяну с иронией и в своем кругу посмеивались над ним.²⁹ Тем не менее в сентябре 1913 года В. Баян обратился к Сологубу с просьбой написать несколько строк в качестве предисловия к сборнику, получившему окончательное название «Лирический поток». Однако Сологуб, уже, по-видимому, раскусивший Баяна, категорически отказался от этого предложения. В итоге книга вышла с предисловиями И. И. Ясинского и И. Северянина. Однако Баян все же использовал имена Сологуба и Чеботаревской для рекламы своей книги, поместив в нее поэтические экспромты, которые ранее Сологуб и Чеботаревская вписали ему в альбом во время встречи в Симферополе (март 1913 года).³⁰ Столь беззастенчивое использование В. Баяном чужих имен в саморекламных целях не осталось незамеченным критиками.³¹ Сологуб и Чеботаревская вполне закономерно были недовольны тем, что их стихи, вписанные ими в альбом Баяну, тот поместил в качестве заставки к своему сборнику, о чем они, очевидно, прямо сообщили ему. В дальнейшем В. Баян в письмах к Чеботаревской и Сологубу демонстрировал все признаки уважения и дружелюбия, однако обиду на них он все-таки затаил, что проявилось при подготовке совместно с Богомоловым рекламного издания «Критик. Пантеон изящной мировой литературы и вселенской поэзии» (СПб., 1913). Подготовка этого издания осуществлялась Богомоловым, а за собой Баян оставил общее руководство и финансирование,³² делая акцент именно на рекламе: «Что надо помнить:

Журнал “Критик” разослать во все издания столиц, провинции, заграницы, в “Times”, “Temps”, “Figaro”, “Tanin”, “Berliner Tagblatt” и другие, все они, эти изд и другие, все они эти изд будут перепечатывать. Помните, что мы издаем его не для торговли, а для рекламы. Штук 50 <em>не больше</em> дайте в киоски Пташникова, чтобы мы красовались за стеклом. Больше не давайте, иначе рассылать нечего будет. “Критик” посылайте в каждую захолустную редакцию в провинции. Она от радости будет кричать (в благодарность за внимание), а нам лишний голос нужен, потом дадим печатный отчет о том, где о нас писали и также разошлем по всем редак».³³

Выход из печати четырехстраничного буклета «Критик. Пантеон изящной мировой литературы и вселенской поэзии» с фотографией, сделанной в Симферополе, на которой были изображены А. Н. Чеботаревская, Ф. Сологуб, И. Северянин, В. Баян и Б. Д. Богомолов, а также со статьями, превозносившими творчество Баяна и Богомолова, по-видимому, рассердил Сологуба тем, что Баян цинично использовал свое знакомство с ним для саморекламы. Кроме того, Сологуб был неприятно удивлен объявлением, помещенном на последней странице буклета, в котором анонсировался поэтический вечер в Симферополе при участии Северянина, Баяна и других. Незадолго до этого Северянин довольно грубо отказался от второго поэтического турне с Сологубом и фактически прекратил с ним отношения. В целом, у Сологуба могло создаться впечатление, что его использовали и отбросили за ненадобностью. Утешением ему могла стать только резко негативная реакция на этот буклет одного из критиков. «В Петербурге появилась брошюра, какой еще не было на Руси.

На обложке группа, — сидят Сологуб, Ан. Чеботаревская, Игорь Северянин и два молодых человека: Вадим Баян и Борис Богомолов. Наверху жирно напечатано: “Критик. Пантеон изящной мировой литературы и вселенской поэзии”.

Открывайте и читайте, то бишь: стой, читай и удивляйся!!

— Имена титанов русской поэзии К. Бальмонта, В. Брюсова, К. Фофанова, М. Лохвицкой, И. Северянина, Петра Муринского (?!), Вадима Баяна и оригинальнейшего детского поэта Бориса Богомолова говорят о победоносном шествии творческого гения каждого из них по особому своему пути…

…Лирионетты и баркароллы Вадима Баяна издало лучшее не только в России, но и Европе, книгоиздательское товарищество М. О. Вольф в СПб…

…В изящных благоухающих лирионеттах и баркароллах поэта Вадима Баяна, певца женщин и девушек, поэта, в безумно-капризные их экзальтированные души рассыпана томная, девственная нега и страстность, отмеченные (!) лучшей европейской критикой, увенчавшей поэта Вадима Баяна лаврами первенства за психологию женщин…

…В постоянных скитаньях по свету, подобно Бальмонту, богатейший из наших поэтов по таланту, Вадим Баян своей экзотической страстью пережег столько женских сердец, сколько вряд ли пережигал Мопассан…

…Завоевал мировую славу В. Баян… Величайший из молодых мировых поэтов Вадим Баян…

“Критик” тщательно скрывается от взоров пишущей братии, а раздается публике, непричастной к писанью, — и барышням.

Так создается слава!

На Парнасе не ладно. “Грядущий” хам пришел и нагло развалился на Парнасе.

Все его устремления, мечты и грезы — как ни на есть прославиться… Стишонков и прозы не печатают, критика (американская и даже сызранская!) молчит, — а слава ползет, ползет…

Господа, кто из вас читал хоть одну строчку Бориса Богомолова и Вадима Баяна?! Где они пишут, где пишут о них — в серьезной прессе?.. Откуда они?.. Кто?..»³⁴

Вопреки ожиданиям В. Баяна, рецензий на выход «Критика» было немного,³⁵ и все они были нелицеприятные. Собственно, В. Баяну нужна была именно такая ругань, чтобы иметь повод для публичной полемики. Собрав все негативные отзывы о себе, появившиеся в печати после выхода «Лирического потока» и «Пантеона мировой изящной литературы», он разразился по поводу их авторов негодующим письмом, которое опубликовал в виде листовки и, очевидно, разослал по редакциям газет и журналов. Несомненно, это была тоже рекламная акция, поскольку в этом «литературном циркуляре» Баян причислил себя к аристократам духа, а всех своих критиков (С. Городецкого, В. Пяста, С. Кречетова и др.) представил «хитроумными неудачниками», которые якобы эксплуатируют его имя и нагло «греются у его костра».³⁶ Фактически он приписал своим критикам собственную саморекламную стратегию. Что касается Сологуба, то его отношения с Баяном были прерваны в мае 1914 года после того, как Сологуб отказался напечатать его произведение в журнале «Дневники писателей». Тогда же прервались отношения Баяна и с Богомоловым и с Северяниным. В последнем письме Богомолову Баян писал: «Мне кажется, что Вы на меня сердитесь, но Бог с Вами, я не виноват ни в чем. Северянин тоже сердится за то, что я не посылаю ему денег. Бог с Вами совсем, любите Вы меня, как видно, за деньги, а как только скажи “нет”, так все и отстанут и дружбы той чистой, светлой, идеальной как не бывало… Бог с Вами».³⁷

Письма В. Баяна печатаются по автографам, хранящимся в личном фонде Федора Сологуба в Рукописном отделе ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН (Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 622 — письма к Ф. Сологубу). Оп. 5. Ед. хр. 242 — письма к Ан. Н. Чеботаревской). Письма расположены в хронологической последовательности. Фрагменты писем представлены в составе статьи: <em>Соболев А.Л</em>. Вадим Баян и рекламные технологии. С. 176, 178, 181, 185, 190.

<strong>1</strong>

<strong>В. Баян — Ан. Н. Чеботаревской</strong>

Симферополь 14/V 1913

Многоуважаемая

Анастасия Николаевна!

Все время ношу в душе Ваши светлые образы и собираюсь написать Вам, но какие-то необъяснимые причины мешали моему желанию, и я, к сожалению, промедлил до сегодня. Ваше письмецо очень меня порадовало в нашем скромном Симферополе. Такою нежностью веет каждое слово, что невольно верится в существование хороших людей, и душа, окрыленная новыми силами, стремит полет в заоблачные выси, в царство грез, где в солнечных цветах разметалась дремлющая, белогрудая царевна-Красота.³⁸ От души радуюсь, что Вы совершили свое турнэ благополучно и успешно.³⁹ До сих пор читаем отклики о Ваших выступлениях.⁴⁰ У нас и поныне не перестают говорить о Вас помимо того, что в печати в течение трех недель после Вашего отъезда не смолкал шум.⁴¹ Победителем, конечно, вышел Шипулинский⁴² под псевдонимом «С. Нагель», написавший в «Кр Вестнике» великолепную заключительную статью,⁴³ которую я, как и все другие, — переслал Игорю Васильевичу.⁴⁴ Очень жалею, что в Петербурге не мог дождаться Вашего приезда, но оставаться там было положительно невозможно вследствие большой сырости и слишком «дружеских» отношений приятелей, беспощадно таскавших меня в ночные прогулки по ресторанам, редакциям и другим увеселительным местам. Измучившись без сна и отдыха, я 7-го апр с курьерским укатил домой, где очутился ровно через 36 ч.

После Вашего отъезда написал несколько стихотворений. Лирионэтту «В музыке волн», которая в сборнике будет посвящена Вам,⁴⁵ вместе с новым взял у меня Шебуев⁴⁶ для «Солнца Р»,⁴⁷ а второе, которое Вы читали, я переделал, назвав его «Пробегом метеора», после чего оно получило более яркий облик и вместе с другими было выпрошено Виктором Муйжелем⁴⁸ для каких-то журналов и сборников.⁴⁹ Вот оно в последн ред:

Пробег метеора

Я пронесусь над темным миром гордо,

Как в час ночной далекий метеор, —

Не загремят в душе моей аккорды

В ответ на твой неотразимый взор.

Не прозвучит моя лирионэтта,

Хоть истерзай меня и прокляни, —

Я разметал в кровавых бурях света

Своей души мятежные огни.

На всех путях в экзальте упоений

Неслись ко мне горящие сердца ―

И на костре безумных наслаждений

Сгорел венок безумного певца.

Я не хочу ни верить, ни молиться, −

Венчает смерть мой одинокий путь –

И жажду лишь на грудь твою склониться

И в голубых мечтаньях утонуть.

Помимо того, что своими эксцентричными стихами я хочу изобразить муки человеческого духа, путающегося в сетях болезненной любви, и формы, в которых проявляется любовь нашего времени, я бросаю укор судьбе писателя и взываю, как некогда Федор Кузьмич (великий Ф. Сологуб) — «Отец мой, Дьявол, спаси меня, ведь я тону!»⁵⁰ и верю, что только Дьявол, только превратный путь, оглушенный исступленным воплем, может спасти погибающего пророка. Путь же прямой слишком занят и недоступен. Вот одно из моих новых стихотв:

Тропические стансы

Люблю дремать, когда цыганка

Мне напевает триолет,

Когда хмельная мавританка

Вплетает в кудри амулет.

Люблю гореть огнем мадеры,

Когда, монистами звеня,

Черноволосые гетеры

В объятьях мучают меня.

Безумным зноем раскаленный,

Я пламенею и томлюсь

И, в дикой страсти исступленный,

Грозой проклятия молюсь.

Как видите, я снова склоняюсь перед женщиною на колени, умоляя простить брошенный гнев в первом стихотв и снова целую ее ласкающие и всепокоряющие руки. Жизнь — пустыня раскаленная, а любовь — оазис, где путник отдыхает — так сказано в одном из моих немногочисленных афоризмов. Только женщина, несущая и зажигающая любовь, и есть украшение на празднике, и без нее так было бы скучно на земле и жутко было бы смотреть на кошмарно бешеный бег человечества, несущегося в электрическом огневороте к загадочному СТАРТУ. А теперь так отрадно! Есть на свете НЯНЯ, которая убаюкивает и осыпает ласками сожженную зноем жизни душу вечного странника.

Извините, Анастасия Николаевна, что утомляю Вас длинным письмом. Кончаю.

Шлю Вам теплейший привет, как лучший показатель глубокого к Вам уважения, и низкий поклон дорогому Федору Кузьмичу, образ которого сияет в моей душе как солнце.

Душевно преданный В. Сидоров.

Наши также приветствуют Вас.

<strong>2</strong>

<strong>В. Баян — Ф. Сологубу</strong>

Симферополь 25/V 1913

Дорогой

Федор Кузьмич!

Сейчас получил Вашу книгу⁵¹ и с сияющим лицом прочел на ней теплую трогательную надпись. Кроме чистого и признательного «спасибо», сердце, немеющее от восторга и умиления, ничего сказать не может, ибо оно сейчас, как дитя, убаюкано чем-то нежным и безмолвствует. Все время со дня Вашего отъезда у нас светло и радостно, чувствуется, что пробежало что-то светлое, величавое, осветившее наш духовный мир. Ваше общее посещение напомнило мне, как много в человеке красоты и силы и как преображает жизнь человека общение с новыми людьми. Был я в Петербурге и по возвращении застал в Симферополе в полном разгаре шум и газетную полемику о Вас и Вашем общем посещении Симферополя. Много собрал газет, которым было приятно погреться у Вашего костра, и послал Игорю Васильевичу. Третьего дня получил от Анастасии Николаевны книгу «Любовь в письмах выдающихся людей», которая напоминает мне собой цветущую аллею поросшего сада, где душа, обвеянная хмелем любви и грустью о прошлом, погружается в некую дрему. Все любили, все горели и отражали это красивое горение в письмах. Каждое письмо захватывает в свой солнечный лабиринт и приобщает к своему миру, к своим переживаниям; каждое письмо затрагивает новую струну в сердце, и в тихом перезвоне струн слышится красивая вековая элегия человеческой души, исколотой острою чувственностью и сочащейся томною и радостной любовью. Помимо книги Анастасия Николаевна прислала мне письмо, в котором пишет — между прочим — о возникновении у Вас планов организовать литературное кабаре⁵² и издавать журнал «Дневник писателя».⁵³ Все это так интересно и особенно утешительно, что помимо таланта у Вас есть энергия делать жизнь и насаждать Красоту. От души желаю Вам сил и желаемого успеха.

О себе могу сказать, что пописываю понемногу стишки и лечусь от неврастении; после Вашего отъезда написал несколько стихотворений. Не могу не показать Вам одно из них <strong>—</strong> последнее, на днях написанное, ибо в нем говорится о самых чистых — юных женщинах.

Гимназистки.

Не обольстительниц-арфисток,

Не белогрудых амуресс, <strong>— </strong>

Люблю я нежных гимназисток,

Моих мечтательных принцесс.

Лилейных пальчиков касанье,

Смолисто-шелковая бровь

И юной груди изваянье

Заполонили сердце вновь.

Еще их розы не измяты,

В них веют солнечные сны,

Оне божественно крылаты,

Как провозвестницы весны.

Оне, как розовые зори,

Соцветьем новой красоты

Зажгли в моем потухшем взоре

Любовь и песни и мечты.

Хочется побольше написать к выпуску сборника моих стихов.⁵⁴ В этом году bataille des fleurs,⁵⁵ хочется бросить и свой букет в толпу, чтобы вызвать хоть одну улыбку мечтательной девушки. Все мои стихи перед выпуском непременно покажу Вам, чтобы узнать Ваше мудрое мнение о них и выпустить без дефекта.

20-го июня уеду в Евпаторию погреться на песке у моря; там чудный пляж и целебный песок <strong>—</strong> радиективный. Шепот моря, вишневые зори южного заката и чары черноморских сирен <strong>—</strong> надеюсь <strong>—</strong> не пройдут в моей душе без отражения.

Шлю Вам сердечный привет и благодарность за память и любовь.

Душевно к Вам устремленный В. Сидоров

27/V 1913

<strong>3</strong>

<strong>В. Баян — Ф. Сологубу</strong>

Симферополь 12/VI 1913

Дорогой

Федор Кузьмич!

Вернувшись из маленького, делового путешествия по Крыму, я получил Ваше письмо и том стихов,⁵⁶ которые меня очень обрадовали, и, тронутый Вашей внимательностью и памятью обо мне, приношу Вам сердечную благодарность. Вы, как философ, искатель и вершитель жизни, знаете — как скучно скитаться по мрачным дебрям жизни в поисках желанного выхода и как приятно бывает видеть вспышки мироносных зарниц. Эти мгновенные вспышки ободряют, зовут, и душа, окрыленная лучезариями надежд, непреклонно стремится вперед, туда, где брезжат проблески улыбчивой зари; ей снится торная дорога, ведущая земного пилигрима в желанный, светлый край, в страну заманчивых сияний, где царствует Мечта.

Последнее время вообще живу толчками, как морфинист. Вот недавно видел Вашу драму «Заложники жизни»,⁵⁷ которая была великолепно поставлена в летнем театре группой артистов Александринского и др спб. театров под режиссерством Всеволодского⁵⁸ при большом наплыве публики. Наша тупоголовая газета «Южн Вед», составленная из захудалых грызунков и трущобных шнырей и вечно жаждущая чем-нибудь обратить на себя внимание, напечатала аршинную статью об этой драме,⁵⁹ переплетенную неуместными замечаниями педантичного рецензентишки. Несмотря на то, что на днях вторично меня пригласил редактор принять участие в газете, я готов печатно бичевать эту несправедливость. Газету высылаю, а потому не буду пересказывать статьи, скажу, что видеть эту драму с дивным образом Лилит⁶⁰ <strong>—</strong> большое удовольствие. Такие творения манят в жизнь и распаляют жажду исканий красоты и сказочной Лилит. Ищу и я. Бегу!.. И в каждой женщине мне видится Лилит, но, ах, недолго это счастье! <strong>—</strong> лишь только прикоснешься <strong>—</strong> мгновенно сказка исчезает и остается грубая, опошленная Катя.⁶¹ Где она? Где? <strong>—</strong> взываешь и снова бежишь, превращая свою жизнь в порханье мотылька с цветочка на цветок за свежей утренней росой.

Мы и наши многочисленные знакомые часто вспоминаем о Вас и на устах симферопольцев до сих пор звенит экспромт Богомолова:

Грозно поезд величавый

Загремел железом труб

И, блеснув горящей славой,

Крым покинул Сологуб. (так)

Фотограф продолжает наживаться, беспощадно продавая на паспарту и на открытках наши снимки. На днях будем слушать лекции свящ Г. Петрова⁶² на темы о литературе.⁶³ В недавнем будущем К. Арабажин⁶⁴ читает в Феодосии лекцию о Вас и об Андрееве.⁶⁵ В мае гостил у меня Богомолов с женой. Хороший парень. Люблю его за то, что помимо огнедышащей силы сердца в нем царствует глубокий идеалист и вместе с тем аристократ духа. Чистота дружбы и бескорыстие тоже подкупают, свидетельствуя присутствие великой души. Как мальчик, он беспартиен и вместе с тем разнообразен в своем творчестве. В одном из своих стихотворений, за которое был привлечен властями, он гневно провозглашает:

Я <strong>—</strong> поэт-анархист… Нет царей надо мной!

Я природой свободным воспитан.

Ненавижу рабов я мятежной душой <strong>— </strong>

К ним презреньем и злобой пропитан!

Я разрушил их капище — сумрачный Храм,

Где жрецы литургию свершали,

Погашу в нем дыханьем своим фимиам,

Разобью о каменья скрижали,

На которых начертан пророков закон…

Растопчу их осколки ногами!

……………………………………………

……………………………………………

Пусть безумцем сочтен я, разрушивший Храм!

Пусть весь мир надо мною глумится! –

Захочу — я мгновенно обитель создам,

Где рабы станут снова молиться!

Влюбленный в детскую душу, он неразлучен с букашками. Во имя красоты поет гимн отчизне за державную победу над врагами. Тут же звенит в разливе блеска:

Вожгись, душа моя далекая,

Взгляни, как мир мечты красив! –

Он весь — поэма солнцестрокая,

Он весь — лирический мотив!

Простите, дорогой Федор Кузьмич, что я Вас утомляю, но не хочется замалчивать о большом таланте — грешно. На днях получил приглашение от женского клуба⁶⁶ принять участие в вечере в пользу недостаточных учениц Казенной гимназии. Польщен и постараюсь воспользоваться, если он состоится.⁶⁷ После 20-го уеду в Евпаторию, оттуда напишу свои впечатления, хотя вкратце. Третьего дня выслал Вам по почте в гостинец фрукты, не знаю — удачны ли.

Адрес Феофана Платоновича Шипулинского — Симферополь, Петропавловская ул., д. 20, кв. 2, да он получает, как и я, без указания даже улицы и дома — город маленький, и все знают.

Все шлем сердечный привет Вам и глубокоуважаемой Анастасии Николаевне.

Душевно преданный В. Сидоров.

13/VI 1913

<strong>4</strong>

<strong>В. Баян — Ф. Сологубу</strong>

Дорогой

Федор Кузьмич!

Если у Вас будет несколько минут свободного времени, пожалуйста, прочтите хоть несколько моих стихотворений.⁶⁸ Мне очень хочется знать Ваше мнение о моих стихах.

С глубоким уважением В. Сидоров.

СПб. 28/IX 1913 Чернышев пер. Мариинск гост. Тел. 14–68

<strong>5</strong>

<strong>В. Баян — Ф. Сологубу</strong>

Дорогой

Федор Кузьмич!

К сожалению, быть у Вас не могу, — болезнь.

Очень прошу извинить и принять уверение в совершенном к Вам почтении.

В. Сидоров

СПб. 29/IX 1913

<strong>6</strong>

<strong>В. Баян — Ф. Сологубу</strong>

Дорогой

Федор Кузьмич!

Простите меня великодушно за то, что не мог быть у Вас вчера на обеде, сильно болел, а сердцем рвался к Вам. Умоляю Вас уделить мне 3 минуты, чтобы написать о моем творчестве хоть несколько слов, которые, каковы бы они ни были, безгранично меня обрадуют и разобьют препятствия к выходу моей книги под фирмой изд «Т-ва Вольф». <em>Иначе выхода нет</em>. Умоляю и жду; напишите хоть несколько слов, если Вы и теперь не отрицаете моего дарования. По получении мною Вашего письменного утверждения книга поступит в набор, ИНАЧЕ ВСЕ РУХНЕТ.

Храню лучезарную надежду на Вас, дорогой Федор Кузьмич, и жду мучительно.

Безгранично любящий Вас и преданный В. Сидоров (Вадим Баян) 30 сентября 1913 г.

Чернышев пер. «Мариинская гостиница»

<strong>7</strong>

<strong>В. Баян — Ан. Н. Чеботаревской</strong>

Многоуважаемая

Анастасия Николаевна!

Ни о книжке Юрия Северова,⁶⁹ ни о самом Юрии Северове (возможно, что псевдоним) я пока не имею ни малейшего представления и удивляюсь, почему Вы такие вещи относите ко мне, а не к кому-нибудь другому, ведь не у одного же меня имеется фотографическая группа с Вами и Федором Кузьмичом, ведь эти карточки дюжинами раздаривались направо и налево полноправными членами этой группы, да, кроме того, продавались фотографом. Разве я могу отвечать за небрежное поведение разных лиц относительно Вашего имени? Может быть, какой-нибудь Северов и напечатал книжку с Вашими портретами, но причем же тут я? И разве это уже значит, что эта книжка будет раздаваться на нашем вечере в Симф,⁷⁰ да я никогда не допущу распространения литературы, шокирующей Ваше и Федора Кузьмича имя, если это будет зависеть от меня, тем более на нашем вечере, по устройству которого я состою ближайшим участником, не допущу, во-первых, <em>из деликатности</em>, а во-вторых, потому, что я глубоко уважаю и Вас и Федора Кузьмича и свято охраняю Ваши имена от всего, что может Вас оскорбить. Отказ Федора Кузьмича от написания предисловия к моей книге меня только опечалил, но нисколько не обидел. Я отлично понимаю, что писать и говорить против убеждения нельзя и что непризнание друг друга отнюдь не уничтожает отношения, — у Федора Кузьмича своя полоса творчества, а у меня своя, я самостоятелен и <em>независим </em>и подделываться под чужой вкус <em>положительно не желаю</em>, у меня есть свое лицо. Я, конечно, молод и, может быть, во мне литературная психика еще не развилась в достаточной степени, но я чувствую, что она быстро развивается и упрочивается в своей индивидуальности. Не разбираясь в моем творчестве, можно, конечно, подумать, что я ничтожество, невежда, бездарность, все потому, что из моей поэзии не кричит голос «упорного искателя» вроде А. Крученых⁷¹ да Василиска Гнедова,⁷² которые уважаемы за их «искания» и «зарождающуюся» философию при их глупейшем способе словесного выражения «религиозного экстаза» вроде «дыр бул щек беломотокияй».⁷³ 5 лет тому назад, когда об этих господах Гнедовых еще никто не знал, я понимал, что наши переживания не укладываются в слова, и наблюдал, как самые обыкновенные идиоты выражали свои «невыразимые» желания прыганьем, кувырканьем, гримасами, всяким кривлянием и ревом, этот способ еще замысловатее, чем способ наших «уважаемых искателей», и вместо их способа я всегда любителям рекомендую способ моих идиотов, — способ примитивнейший, там яснее видно самоубийство человеческого «я», повторяю — самоубийство, а не самоосвобождение от смерти. Вот тут видна ошибка этих московских искателей-уродов, называющих себя мыслителями, а на самом деле являющихся пустым ничтожеством, не имеющим ясного мировоззрения взрослого и менее психопатичного человека, чем <em>все</em> на свете. Задумывались ли они хоть раз над тем, что если красота <em>оживляющая</em> никому не нужна, то кому нужно проявление религиозного <em>экстаза</em>? Если же они утверждают, что религиозный экстаз проявляется не для окружающих, а для самих искателей, то зачем продолжать жизнь — <em>движение</em>, которое является красотой и пропастью, вечно требующей удовлетворения <em>проявлением религиозных </em><em>экстазов</em>? голову в петлю, и проявил раз навсегда свой экстаз, если красота не нужна.⁷⁴ Вот она где мысль, вот конец их заблуждению, но они тут, находясь в тумане, софистически свертывают на инстинкт, и последний их вывозит, обнаруживая при том <em>все бессмыслие таких долгих и сложных исканий</em>. Извините, Анастасия Николаевна, что я Вас утомляю длинной речью, но я не могу не высказать своего <em>справедливого</em> негодования по поводу московских искателей, заполонивших <em>ленивые</em> сердца наших отцов, не желающих <em>вдумчиво</em> разобраться в бессмысленном кручении этих горе-мыслителей. Я тоже мыслитель, изучал философию, но уже пережег в себе неясное и стремлюсь к одному — строить жизнь, т. е. движение, которое, если вдуматься глубоко, есть сплошная красота, и если я умею строить красоту, т. е. жизнь движением поэзии, то я и являюсь строителем жизни, и я, только я, (а не московские футуристы) имею право назвать импульсом жизни и <em>документом</em>, дающим право мне существовать — инстинкт. Вот потому то, что я имею свое лицо и не хочу гримироваться под какого-нибудь Брюсова для того, чтобы понравится тому или другому. Кроме всего сказанного, если бы мои стихи Федору Кузьмичу и понравились, то отказу в написании предисловия место есть уже потому, что писание предисловий утомляет и физически и нравственно. Я все это <em>понял</em>,<em> учел</em> и не считаю себя вправе претендовать на помощь Федора Кузьмича. Напрасно Вы думаете, что из-за этого я решил прекратить с Вами отношения. Нет, хотя я кой-кому, может быть, и кажусь иногда наивным из-за своей некрасноречивости, но для того, чтобы строить отношения на личной выгоде, прошу верить, я слишком большой джентльмэн, и Ваше предположение меня бы сильно обидело, если бы я не был убежден в том, что в дальнейшем Вы уже не будете подозревать во мне склонности к утилизации знакомства с Вами и Федором Кузьмичом. В том, что я у Вас не был, я еще раз извиняюсь, но опять же повторяю — тому была причина, — у меня было упавшее настроение и лихорадка. На какой почве — не знаю, но был болен. Кроме того, узнал, что Вы очень заняты, Федор Кузьмич сказал мне по телефону, что у него нет свободного времени абсолютно ни одной секунды, но это меня не так удерживало, я мог бы его совершенно не беспокоить, ограничившись официальным (дабы не задержать) визитом Вам. Отношений с Вами не порываю и не желаю порывать, наоборот, всегда стараюсь их упрочить… да неужели Вы думаете, что мне неприятно иметь таких хороших знакомых, как Вы даже в том сл, если Федор Кузьмич не написал мне предисл? Нет, у меня слишком большое миросозерцание, и я в крупном не считаюсь с мелочами. Сегодня сделал запрос в Петерб по поводу Северова и его книжки.⁷⁵ По получении ответа <em>немедленно</em> напишу Вам и, если получится книжка, пришлю. Во всяком случае будьте покойны, я деликатен и умею хранить хорошие отношения.

Прошу верить в мое глубокое к Вам

и Федору Кузьмичу уважение и преданность В. Сидоров

3/XII 1913

<strong>8</strong>

<strong>В. Баян — Ан. Н. Чеботаревской</strong>

21/XII 1913

Многоуважаемая

Анастасия Николаевна!

Несколько дней тому назад получил ответ на запрос по поводу Юрия Северова, но Вам не сообщал об этом потому, что до сих пор ждал книжки названного автора. Юрий Северов — это псевдоним жены Богомолова, придуманный ею специально для памфлетов, выпущенных в ноябре в количестве 200 экз, и потому я не мог сразу догадаться, чья это работа, несмотря на то, что я даже субсидировал это издание. В редакционную часть этого издания за незначительностью его (оно всего стоит 25 р.) я не был посвящен и потому ответственности за него не несу.⁷⁶ Издание это мне пока не могут выслать, потому что растратили все до одного экземпляры, но утвердительно обещали на днях достать и прислать или мне или прямо Вам. По описанию Богомолова издание это представляет собой журнальчик в формате «Солнца Р», в хорошей обложке которого заключается четыре странички текста с двумя памфлетами: 1) «Русская поэзия и ее титаны», 2) «Об учреждении кафедры детской литературы в европейских университетах и институтах» (Запрос Импер академии наук). В первой статье хвалят Бальмонта, Брюсова и др., а особенно меня, а во второй указывают на необходимость учреждения кафедры детск литературы в названных местах. Все это Богомоловы сделали от избытка энергии и симпатии ко мне, а для вящей солидности издания сами же решили поместить <em>маленькое</em> клише нашей группы. Отрицательно ни о ком не отзывались, и вообще, по словам Богомолова, журнал носит характер солидного издания под названием «Пантеон мировой литературы». Ничего неприятного для Вас и Федора Кузьмича там нет, да они и не позволили бы себе помыслить о том, чтобы сделать что-нибудь неприятное, и уже по одному тому, что у меня с Вами хорошие отношения. Вчера телеграфировал, чтобы скорее прислали потому, что мне и самому уже хочется прочесть, что они там написали. Но раздавать на нашем вечере, имеющем быть 7-го янв в Симф,⁷⁷ означенное изд, как утверждают, <em>никто</em> не предполагал, а потому слух, дошедший до Вас об этом, неверен. Во всяком случае я бы конфисковал все издание и заставил бы своих товарищей, идущих на такие вещи, держать себя с бóльшим достоинством.

За душевную сухость совр литературной молодежи, за алчность к наживе и выгоде и вообще за отсутствие чисто человеческого дружелюбия и искренности мне и самому обидно потому, что из-за зверства других люди часто не доверяют моей чистой, безгрешной душе.

Все шлем Вам и Федору Кузьмичу привет и сердечно поздравляем с праздником Р Х и наступающим Новым Годом!

С глубоким уважением целую Вашу добрую руку В. Сидоров

<strong>9</strong>

<strong>В. Баян — Ан. Н. Чеботаревской</strong>

Многоуважаемая

Анастасия Николаевна

Никогда не думал я обидеть Вас помещением Ваших стихов в книге,⁷⁸ тем более, что Вы сами разрешили мне это сделать. Что же касается триолета Федора Кузьмича, то он был помещен на основании меньшей претенциозности характера на рекомендацию, чем Ваше, <em>уже разрешенное</em> для помещения стихотв. При том сказано, что эти стихи взяты из альбома. Кроме всего, этого не думал, чтобы мои стихи навлекли на Вас брань критиков. При этом я всегда исключал кретинов вроде Городецкого,⁷⁹ который чахнет от тоски и желчи, наполняющей его завистливую душу. Он завидует Северянину, злится на Вольфа⁸⁰ за то, что он только в прошлом году согласился издать его, а потому облаял. Попутно обрушился на детского футуриста Богомолова⁸¹ за то, что тот блестяще (как видим из анкеты Вольфа) побил рекорд детских поэтов, оставив за бортом и Чарскую⁸² и Пожарову⁸³ и самого Городецкого. Вот причина зла, а я, по своему простодушию, не учел этого обстоятельства. Могу показать Вам бесчисленное множество вырезок с отзывами о моей книге⁸⁴ и нигде, за исключением известной Вам статьи,⁸⁵ не сказано ни о Вас, ни о Федоре Кузьмиче <em>ни слова</em>. Вот показатель безобидности моего, может быть, наивного поступка, а уж Городецкий нашел бы случай оскорбить Вас, потому, — у человека такие запросы, не может иначе, — если не полаять, так кошку задушить. Бог ему — злому человеку судья! Перед Вами же и Федором Кузьмичом очень извиняюсь и даю слово никогда и нигде не связывать Вашего и Федора Кузьмича имени со своим, если это уж так Вас угнетает. Был бы очень огорчен, если бы не верил, что Вы вспомните, как в присутствии Северянина и Богомолова в Симферополе разрешили мне напечатать в книге Ваше стихотворение. В помещении в богомоловской брошюре Вашего портрета, повторяю, я ни капельки не виноват, обидеть Вас никогда не помышлял. Моя сторона — мир, ибо жизнь так коротка и омрачать ее неприятностями преступно.

Прощайте, Анастасия Николаевна!

Низкий поклон Федору Кузьмичу.

Целую Вашу руку. В. Сидоров.

Симферополь.

21/II 1914

<strong>10</strong>

<strong>В. Баян — Ф. Сологубу</strong>

Симферополь

21/IV 1914

Дорогой

Федор Кузьмич!

Сердечное спасибо за память обо мне и присыл «Дневников Писателей». Я тронут до слез Вашей добротой ко мне и великодушным отношением. Меня сильно угнетала мысль о потере того, что впервые осветило и окрылило мою маленькую, юную жизнь и возрастило ее своей близостью и теплотой. Если я обидел Вас напечатанием в своей книге Ваших стихов, то очень прошу простить мне это ради безоблачности земной жизни и величия всеобъемлющей человеческой души, тем более, что я это сделал по неопытности да по совету Либровича.⁸⁶ Ласково приветствую Вас и солнечную Анастасию Николаевну и посылаю новые стихи.⁸⁷ Был бы рад, если бы они подошли к Вашему хорошему и приятному журналу и были в нем напечатаны. Теперь я стал более самостоятельным, независимым и современным и если в «Сюите» с первого взгляда похож на Северянина, то только современностью и вольнодумством. Мой путь своеобразен и независим. Переживаю обычный период эротики, но дойду и до философии. Развиваюсь быстро и окрылен. Научился читать более или менее сносно и с успехом выступал в разн городах.⁸⁸ Между прочим имел неосторожность выступить в нескольких городах с бесцеремонными кутилами кубо-футуристами,⁸⁹ из-за которых много перестрадал нравственно и попусту потратил 3000 р.⁹⁰

Искренне уважающий Вас

и душевно Вам преданный В. Сидоров

был бы рад получить от редакции уведомление о судьбе посылаемых стихотв.

<strong>11</strong>

<strong>В. Баян — Ф. Сологубу</strong>

Дорогой

Федор Кузьмич!

Мне очень хочется доказать злобствующей и бессовестно заплевывающей меня критике, что я не пошляк (как она, глупая, думает),⁹¹ а <em>своеобразный</em> философ, несущий совершенно новое слово, на которое не хотят обратить внимание большие писатели. Чтобы скорее достигнуть желаемого, я очень прошу Вас напечатать в «Дн Пис» «Свободный монолог», который при сем посылаю, как доказательство наличности во мне сериозной философии сильного духа и здорового миросозерцания. Мне кажется, что только в Вашем журнале и можно свободно и смело высказаться.

Извиняюсь за беспокойство и за смелое слово о себе. Вынужден.

Привет многоуважаемой Анастасии Николаевне.

Душевно Ваш В. Сидоров

6/V 1914