DOI: 10.31860/0131-6095-2020-1- © В. А. Лукина

<strong>НОВОНАЙДЕНН</strong><strong>ЫЙ</strong><strong> БЕЛОВО</strong><strong>Й АВТОГРАФ</strong><strong> РАССКАЗА</strong>

<strong>И. С. ТУРГЕНЕВА «БРИГАДИР»:</strong>

<strong>ХРОНОЛОГИЯ И ТЕКСТОЛОГИЯ</strong>

<p>До недавнего времени были известны лишь два автографа рассказа &laquo;Бригадир&raquo;.¹ Первый из них – черновой – записан в самом конце рабочей тетради, которую условно можно обозначить как &laquo;баденскую&raquo;, поскольку время ее использования преимущественно пришлось на пребывание Тургенева в Баден-Бадене. Это тетрадь большого формата производства лейпцигской фирмы Giesecke & Devrient, в картонном переплете, оклеенном &laquo;мраморной&raquo; (сине-голубой) бумагой, с зеленым кожаным корешком и уголками, которая, как установлено А. Мазоном, заполнялась писателем на протяжении 1865–1867 годов² и ныне хранится в Национальной библиотеке Франции.³ На лицевой обложке в центре наклеена этикетка в виде прямоугольника со скошенными углами, на ней чернилами Тургеневым начертана аббревиатура из трех латинских букв: &laquo;S. i. P.&raquo;, под которой проведена горизонтальная черта и ниже поставлен крест.⁴ На обороте обложки Тургенев впоследствии, как было ему свойственно, сам обозначил содержание тетради:</p>

В этой книжке

заключаются:

<ol> <li><em>Дым</em>, повесть – 205 стр.</li></ol>

<ol> <li><em>История лейтенанта</em></li></ol>

<ol> <li><em>Ергунова – рассказ</em> – 52 стр.</li></ol>

3.) <em>Бригадир</em>, <em>рассказ – </em>22 стр.

В дальнейшем против каждого из перечисленных произведений писатель методично проставил указание на место первой (журнальной) публикации.<em> </em>Таким образом, в тетради, заполнявшейся последовательно, рассказ «Бригадир» хронологически следует за рукописями двух других произведений – черновым автографом романа «Дым» и беловым «Истории лейтенанта Ергунова». При этом текст знаменитого письма Василия Фомича Гуськова в рукописи самого «Бригадира» отсутствует. Вместо него на полях проставлен знак «NB» и рядом сделана отсылка: «здесь поместить письмо, которое должно находиться в Спасском».⁵ Само письмо было вчерне записано позднее – в той же рабочей тетради, но на полях «Ергунова»,⁶ поскольку Тургенев долго не мог отыскать подлинное обращение П. Н. Козлова к своей матери, которое, по его собственным словам, «составляло необходимую принадлежность рассказа и давало ему смысл».⁷ Когда 24 апреля (6 мая) 1867 года документ был наконец найден в собственных бумагах Тургенева в Баден-Бадене, свободных листов в тетради не оставалось, поля «Бригадира» также пестрели поправками – и писатель был вынужден воспользоваться несколькими расположенными подряд свободными полями белового автографа «Истории лейтенанта Ергунова», сделав на первом из них соответствующую аккуратную отсылку: «Письмо Бригадира. К стр. 22-й 3-го рассказа».⁸

Необходимо отметить, что на обороте обложки «баденской» тетради, под импровизированным содержанием, имеется еще одна загадочная запись:

«Баден-Баден

_______

Schillerstrasse 277.

Суббота, 15-го/3 сент. 1866. Полночь.

Завтра, в воскресение, 16-го/4-го сент.

будет дуэль между Цулауфом

и Зографò – и я должен быть

свидетелем. – Чтò я напишу

завтра, возвратившись с дуэли:

_______

Все обошлось благополучно –

оба дали по два промаха – вообще

поединок оказался несколько смешным.

Четверг 11 окт./29 сент.⁹

Напрашивается заманчивое предположение, что обстоятельства дуэли могли отразиться в главке XIII «Бригадира», где рассказывается о том, что главный герой «из-за самоё тоё Аграфены Ивановны» «с английским милордом Гузе-Гузом на шпантонах дрался; и английский милорд должóн был произнести извинительный комплимент» (С 8, 54), однако этому нет никаких документальных подтверждений, тем более что личности обоих дуэлянтов остаются для тургеневедов загадкой. Имя Зографо встречается, правда, в подготовительных материалах к «Дыму», относящихся к поздней зиме – ранней весне 1863 года, где в «Кратком рассказе новой повести» Тургенев наметил содержание первой главы будущего романа: «Описать подробно. Русское дерево – наши лжеаристократы и лжецивилизов люди. – Разные – chevaliers d’industrie (мошенники, плуты – <em>франц.</em>), Home (имеется в виду известный медиум Д. Д. Юм. – <em>В. Л.</em>), поганые французики – в роде Люттерота и его приятеля, Зографо, – благоговение перед Мери».¹⁰ Впервые на очевидную связь между двумя названными Зографо указал П. Уоддингтон.¹¹ Он же с осторожностью предположил, что сохранившееся письмо писателя от 29 апреля (11 мая) 1877 года к некоей г-же Зографо, «таинственной» фигуре из баденского окружения Тургенева и семьи Виардо,¹² адресовано матери того самого Зографо, которая, возможно, являлась вдовой Константина Зографо (1797–1856), занимавшего с 1850 года и до самой своей смерти должность греческого посланника в Петербурге.¹³

Поиски второго участника дуэли затруднялись тем, что его имя долгое время было известно в искаженном варианте, между тем как фамилия «Zulauf» по крайней мере дважды встречается в переписке Тургенева с Полиной Виардо – в письмах от 3 (15) и 4, 5 (16, 17) июня 1867 года. В первом из них писатель упоминает о предстоящем в этот день обеде в компании Людвига Пича и Цулауфа с последующим походом в театр «Варьете» на «Герцогиню Герольштейнскую» Оффенбаха (П 7, 217), во втором – передает восторженный отзыв Цулауфа о картинах баварских художников, представленных на Всемирной выставке 1867 года в Париже (П 7, 219). Ранее среди тургеневедов утвердилось казалось бы правомерное предположение А. Звигильского о том, что так Тургенев шутливо (на немецкий манер) называет Луи Поме, исполнившего роль паши Зулуфа (Zoulouf) в постановке оперетты «Trop de femmes» («Слишком много жен»), которая состоялась в Баден-Бадене в августе 1867 года.¹⁴ Эта точка зрения была безоговорочно принята и в Полном собрании сочинений Тургенева, где во французском тексте в обоих случаях фамилия Цулауф дается в написании «Zulouf», в переводе соответственно – «Зулуф»,¹⁵ тем более что Тургенев действительно нередко использовал имена персонажей из своих оперетт в качестве шутливых прозвищ для знакомых.¹⁶ Однако присутствие этой фамилии в сентябре 1866 года на обложке «баденской» тетради в русской огласовке «Цулауф», когда работа над опереттой «Слишком много жен» еще даже не была начата,¹⁷ дает веские основания усомниться в том, что в нем говорится о Поме. Опровергает это и письмо Полины Виардо к ее ученице Аглае Оргени от 27 октября 1866 года, в котором она сообщала: «Цулауф, ныне господин фон Поттенбург, слышал тебя в Вене в “Фаусте” и был тобой очарован».¹⁸ Таким образом очевидно, что речь идет об австрийском дипломате Николаусе Цулауфе фон Поттенбурге (1822–1884), который с 1865 года был поверенным в делах в Великом герцогстве Баденском, сумев удержать его на австрийской стороне вплоть до начала войны с Пруссией в 1866 году.

Возвращаясь ко второй известной рукописи «Бригадира», укажем, что она представляет собой беловой автограф на 12 листах, с которого рассказ набирался для первой публикации в журнале «Вестник Европы»¹⁹ и который сохранился в архиве М. М. Стасюлевича в Рукописном отделе Пушкинского Дома.²⁰ Если время работы над черновой рукописью рассказа известно более или менее точно благодаря традиционной помете самого Тургенева на титульном листе: «Начат около 7/19-го февраля 1867 в Баден-Бадене, Schillerstrasse 277. Кончен вскоре потом – но письмо бригадира найдено и переписано 6-го мая / 25-го апр. 1867. Б-Б, Schs 277»,²¹ то временной промежуток, когда был изготовлен беловой автограф «Бригадира», можно установить, основываясь на данных переписки писателя. Он приходится на конец апреля – начало мая 1867 года, а именно между 24 апреля (6 мая), когда было найдено и записано в «баденскую» тетрадь письмо бригадира, и 8 (20) мая, так как на следующий день, 9 (21) мая, Тургенев уже отправил рукопись из Баден-Бадена П. В. Анненкову в Петербург с просьбой поместить «эту вещь в какую Вам заблагорассудится богадельню» (П 8, 200). В качестве наиболее вероятного места публикации подразумевались, в первую очередь, журналы «Дело» или «Отечественные записки», однако после резко отрицательной реакции критики на недавно вышедший роман «Дым» Тургенев испытывал по поводу обоих вполне обоснованные сомнения (Там же). Рассказ в итоге появился на страницах недавно образованного «Вестника Европы», куда был предложен Анненковым уже в июне 1867 года.

Как раз к этому времени журнал получил официальное разрешение на расширение своей программы и открытие еще одного отдела – литературного,²² о чем редакция поспешила известить подписчиков в следующем томе: «Желая, в первые годы своего опыта, как можно более ограничить задачу журнала, мы исключили в нем, несмотря на его <em>исторический </em>характер, весьма важную область истории, а именно <em>историю слова</em>, историю литератур, и держались исключительно истории политической, бытовой и былевой. Уже в последнее время начала у нас сама собою обнаруживаться искусственность такой исключительности . Убедившись в невозможности на будущее время устранять от себя литературные вопросы и будучи приводимы к ним самым развитием дела, мы решились с 1868 года открыть у себя особый отдел для литературы, а также и для тех ее произведений, которые могут быть отнесены к числу <em>фактов </em>современной истории литературы, как отечественной, так и иностранной».²³ Здесь же сообщалось о переходе с 1868 года на ежемесячный формат издания. Таким образом, «Бригадир», с публикации которого началось многолетнее сотрудничество Тургенева с «Вестником Европы», открыл первую книжку уже обновленного журнала.

О том, какую значительную роль в устройстве этого сотрудничества и в формировании литературного отдела журнала в целом сыграл П. В. Анненков, позволяет судить сохранившаяся переписка между ним и редактором «Вестника Европы», ранее мало привлекавшая внимание тургеневедов.²⁴ «Я намекал Вам, – писал 18 июня 1867 года из Петербурга Анненков Стасюлевичу, который находился в это время за границей, – что имею для литературного журнала некоторую поживу: это рассказ Тургенева – “Бригадир”, предоставленный в мое распоряжение и который я решительно не знаю где поместить. А между тем, по крайнему моему разумению, рассказ Тургенева есть маленький бриллиянтик в 1 ½ листа, весьма напоминающий те бриллиантики, из которых состоят “Записки охотника”. Русский человек есть вообще животное, отрыгающее жвачку, и в этом ему никак мешать не следует – напротив: он делает это превосходно и крайне живописно».²⁵ Здесь же Анненков оговаривал, что «как человек, привыкший к большим гонорариям, Тургенев рассчитывает и теперь получить за свой рассказ 350 р. или около того».²⁶

Воспользовавшись предоставленным Анненковым в том же письме баденским адресом Тургенева, Стасюлевич вскоре обратился к писателю с предложением сотрудничать в «Вестнике Европы». Само письмо неизвестно, но его содержание редактор журнала кратко изложил Анненкову 27 июня (9 июля): «Я тотчас же написал письмо И. С. Тургеневу, но ни слова не упомянул о том, что находится в Ваших руках: я хотел тем предоставить ему полную свободу действия в этом случае и вместе с тем я не хотел выдавать Вас. Получив от него ответ (если получу), я сообщу Вам его содержание».²⁷ В ответном письме от 6 июля Анненков поспешил «за глаза» дать Стасюлевичу все полномочия, «буде у вас завяжется переписка с Тургеневым, сказать ему, что повесть его предложена Вам мною, о чем я сам уведомить его не премину с нынешней же почтой.²⁸ Переговоры таким образом упростятся и, думаю, скоро приведут к благополучному концу».²⁹ Но еще до того, как письмо Анненкова достигло Стасюлевича в Пьемонте, тот успел обменяться несколькими письмами с Тургеневым. Получив долгожданный ответ с согласием на будущее сотрудничество, в котором, однако, ни словом не упоминалось о «Бригадире»,³⁰ Стасюлевич уже прямо обратился к писателю с просьбой предоставить рассказ для январской книжки (письмо неизвестно), о чем 4 (16) июля известил Анненкова: «…я получил ответ от И. С. Тургенева, и весьма лестный и приятный для нового “Вестника Европы”. И С обещает отдать мне новую задуманную им работу, но ничего не говорит о том, что готово и находится у Вас. / Получив его согласие принимать участие в журнале, я думал, что теперь я имею право приступить к нему с просьбою более определенною, и потому, благодаря его за согласие в будущем, просил его, не отдаст ли он для января ту рукопись, о которой я слышал от Е. П. Ковалевского (действительно, кроме Вас, я слышал также и от Е П). Ответ на это я просил при случае сообщить уже Вам для передачи мне по возвращении в Петербург. На этом пока дело и остановилось».³¹ По поводу размера гонорара, озвученного ранее Анненковым, Стасюлевич замечал: «Цена, названная Вами, не может остановить меня ни в каком случае: этюд весьма мал, чтобы разговаривать о цене».³² По получении второго послания от Стасюлевича Тургенев, как известно, сразу же отозвался письмом к Анненкову от 6 (18) июля, в котором предоставил ему «окончательное решение насчет “Бригадира”» (П 8, 19).

Между тем, не зная об этом и не имея личного ответа от Тургенева, 10 (22) июля Стасюлевич, откликаясь на пришедшее в тот же день, упоминавшееся выше письмо Анненкова от 6 июля, крайне обеспокоенно писал: «В моем втором письме я сообщил Вам ответ Тургенева мне на общее предложение и содержание моего второго письма к Тургеневу, где я перешел к конкрету от абстракции. – Но теперь я понял, почему Т промолчал о конкрете: мне пишут из Петербурга, что приехал Некрасов и говорил, что он открывает журнал с будущего года и что он из-за границы привез повесть Тургенева. В “С-Пб вед” я прочел нечто подобное, в том же фельетоне.³³ Тут может быть верно одно: что Некрасов привез не повесть, а обещание Т и дозволение взять эту повесть у Вас. / Но, во-1-х, Вы мне говорили, что Т дал Вам полномочие; след, едва ли он, не обратясь к Вам, распорядился даже и своею собственностью; – 2-х, на основании того полномочия Вы можете объявить (и это будет совершенная правда), что со мною совсем покончено и что я имею Ваше слово, а Вы имеете мои деньги, которые я, действительно, могу сию же минуту приказать выдать Вам из редакции. / Это обстоятельство меня несколько встревожило, и Вы мне сделаете немалое одолжение, если просветите меня по этому вопросу: имею ли я Т для января или нет! Мне было бы очень жаль упустить такой случай; он как будто для меня был выдуман».³⁴

Полученный вскоре ответ Анненкова от 16 июля окончательно развеял его опасения: «Скажите мне – какими путями могли Вы прийти к мысли и предположению о том, что Некрасов может овладеть повестию Тургенева? Вот что значит заниматься одной серьезной, исторической стороной литературы и не знать ее задних комнат и гардеробов, где она о своих срамотах печется. После того, что было между первым поэтом и первым нувеллистом российскими – они уже сойдутся только перед престолом Всевышнего, когда он к нам пожалует. По крайней мере в этом смысле ручаюсь за Тургенева. Будьте спокойны: из моих рук повесть перейдет только в Ваши – даю слово. Стало быть, Вам стоит только развивать свои желания, а не думать о невозможных конкуренциях».³⁵ Выражая «искреннейшую благодарность» за это известие, в ответном письме от 23 июля (4 августа) Стасюлевич подчеркивал: «Относительно намерения Н открыть в будущем году журнал я не имел никакого неприятного чувства; мне не хотелось только упустить специально Тургенева для первой книги. Без этого я остался бы совершенно равнодушен к предприятию Н и желал бы ему успеха, как самому себе. – Н не может никогда конкурировать с “В Евр”, потому что его программа непременно будет другая; кроме того, Н, каков бы он ни был, все же он не Краевский, а потому от него нельзя ожидать каких-нибудь литературных низостей. / Об отношениях Н к Тургеневу я, действительно, не имел понятия; между тем мне Корш пишет,³⁶ что ему рассказывал то сам Некрасов, на основании чего он и в “С-Пб вед” напечатал слух, что привезена повесть Тургенева».³⁷ После 10 августа Стасюлевич вернулся в Петербург, и во второй половине августа – начале сентября,³⁸ по-видимому, ему была передана рукопись «Бригадира», на первой странице которой в итоге появилась его резолюция: «В январь. 21 октября 1867. М. Ст».³⁹

По умолчанию предполагалось, что наборная рукопись была изготовлена Тургеневым по парижскому черновому автографу из «баденской» тетради. Данному ошибочному представлению отчасти способствовало то обстоятельство, что варианты чернового автографа «Бригадира» не были опубликованы в первом академическом издании. В раздел «Варианты» вошли только «записи материалов бытового и лингвистического характера, связанные с работой над текстом произведения, и варианты наборной рукописи».⁴⁰ Здесь же редакцией было обещано, что «варианты черновых автографов “Истории лейтенанта Ергунова”, “Бригадира”, “Несчастной”, “Странной истории” и “Степного короля Лира” будут напечатаны в одном из “Тургеневских сборников”, подготовляемых Институтом русской литературы (Пушкинским Домом) АН СССР».⁴¹ Как известно, это решение было вынужденным и принято под давлением издательства, в силу массового характера первого академического издания Тургенева. Но ни в одном из пяти выпусков «Тургеневского сборника», вышедших в качестве спутников первого Полного собрания сочинений и писем,⁴² варианты не были опубликованы и до сих пор не введены в научный оборот.

Сличение же чернового автографа с наборной рукописью показывает, что в нем, помимо упомянутого выше письма Гуськова, отсутствует ряд других, в том числе довольно крупных фрагментов, которые технически не могли быть внесены писателем в процессе перебеливания. Например, в начале главки VI в «баденской» тетради нет никаких следов следующего предложения: «Широкий пруд дышал на нас прохладой; прохладой веяло и от сырого, обрывистого берега; и тем слаще была она, что там, над головою, в золотистой и темной лазури, над купами деревьев, ощутительным бременем навис неподвижный зной»,⁴³ в то время как в наборной рукописи оно уже присутствует в основном тексте.⁴⁴

Напрашивается предположение о существовании еще одного, промежуточного, автографа, с которого изготавливалась наборная рукопись, – именно его неожиданно удалось обнаружить в Хоутонской библиотеке Гарвардского университета в фонде Полины Виардо (MS Mus 232), материалы которого ранее составляли часть обширной коллекции супругов Мартин и Андре Ле Сен.⁴⁵ Не случайно в новонайденном автографе рассказа упомянутый ранее фрагмент из главки VI с описанием пруда вписан Тургеневым на полях.⁴⁶

Изготовление двух беловых автографов не было для Тургенева каким-то исключительным делом. Нередко по мере перебеливания, а также обсуждения нового произведения в кругу приятелей и литературных советчиков правка достигала таких объемов, что беловой автограф превращался постепенно в черновой, как это произошло, например, с «Историей лейтенанта Ергунова» или «Несчастной». Была и другая причина, по которой наличие двух беловых автографов со временем не только вошло у Тургенева в обыкновение, но и стало необходимостью: живя за границей и отправляя один беловой экземпляр в Россию, он предпочитал второй оставлять под рукой. Аналогичным образом он поступал и с крупными произведениями: так, для романа «Отцы и дети» были изготовлены по крайней мере три рукописи – черновая (ныне хранится в Рукописном отделе ИРЛИ) и две беловых (так называемая «парижская» и еще одна, по которой роман набирался для «Русского вестника» и которая до сих пор остается неизвестной). В случае с «Бригадиром» немаловажную роль сыграло также намерение перевести рассказ на французский язык, с осуществлением которого Тургенева торопил Жюль Этцель.⁴⁷

Как бы то ни было, можно с уверенностью говорить о том, что автограф из коллекции Ле Сен представляет собой первый беловой автограф, перебеленный с чернового из «баденской» тетради. Как и в черновом автографе, в гарвардской рукописи мы еще встречаем, например, в главке VII три стихотворных фрагмента, которые в рассказе приписываются М. В. Милонову (а на деле являются удачной стилизацией Тургенева, что убедительно доказано Л. М. Лотман), в то время как в наборной рукописи и журнальной публикации их лишь два. При этом текст исключенного впоследствии фрагмента в новонайденном автографе полностью совпадает с последним слоем черного автографа:

Жена естеств превыше чина

Пред коей немы словеса,

Подобием ангельского крина

Утехой полнишь очеса!..⁴⁸

Эта строфа зачеркнута в гарвардском автографе самим Тургеневым, как и слова бригадира после нее: «Понимаешь? Или еще:», предваряющие следующий стихотворный фрагмент «Не бренным тления кумиром…». Как видно, от помещения данного четверостишия Тургенев отказался не сразу, а на этапе подготовки второго белового автографа – в наборной рукописи и в публикации «Вестника Европы» мы его уже не находим.

Как и в черновике, в гарвардской рукописи отсутствует текст письма «бригадира», вместо него на поля вынесена отсылка «письмо».⁴⁹ Данное обстоятельство возвращает нас к вопросу о возможной датировке новонайденного автографа, в котором нет заглавия и даты: на последней странице проставлены лишь имя «Ив. Тургенев» и место написания «Баден-Баден».⁵⁰ Исходя из вышесказанного, Тургенев завершил перебеливание черновика до того, как обнаружил в своих бумагах письмо Козлова, т. е. до 24 апреля (6 мая) 1867 года. Скорее всего, это произошло сразу же после окончания работы над черновым автографом, в феврале – марте 1867 года.

Вместе с тем текст первоначального слоя новонайденного автографа не полностью совпадает с последним слоем чернового и имеет отличия (преимущественно стилистического характера), которые возникли, очевидно, в ходе переписывания, когда писатель продолжал дорабатывать текст. Из сразу бросающихся в глаза отметим несовпадение в количестве глав: 15 против 16-ти в черновом автографе и наборной рукописи. Кроме того, в гарвардской рукописи встречаются различные вычерки, поправки и переделки, а также отдельные дополнения на полях, внесенные как по ходу перебеливания, так и позднее, причем среди последних хронологически можно условно выделить три слоя правки.

Наиболее ранние добавления на полях были сделаны до изготовления наборной рукописи. К таким поправкам относится, например, упомянутая выше вставка в начале главки VI. Если в первом беловом автографе это предложение записано на полях, то в наборной рукописи, как говорилось, оно уже присутствует в основном тексте.⁵¹

Следующая группа вставок на полях была внесена Тургеневым после отправки рукописи П. В. Анненкову, т. е. после 9 (21) мая 1867 года. Не исключено, что ее появление было обусловлено развернувшейся тогда работой над французским переводом рассказа, к которому Тургенев приступил совместно с Луи Виардо в июне того же года.⁵² Пример подобной правки обнаруживается в главке XIV, где на полях, рядом с текстом: «Я застал Вертера-Гуськова посреди крохотного огородца в нескольких шагах от флигелька», – Тургенев внес карандашом следующую вставку, обозначив ее знаком «+»: «возле старого крапивой проросшего сруба никогда не выведенной избы.⁵³ По заплесневшим бревнам этого сруба с писком пробирались⁵⁴ [ходко] беспрерыв скользя и хлопая крыльями [больные] тщедуш⁵⁵ индюшата».⁵⁶ При сличении этого фрагмента с текстом наборной рукописи обнаруживается, что и в ней он внесен на полях (в слегка доработанном виде), но… рукой Анненкова,⁵⁷ что раньше не было отмечено комментаторами.⁵⁸

Данный факт говорит сразу о нескольких вещах. Во-первых, перечень утраченных писем к Анненкову пополняется еще одним письмом, в котором была прислана указанная поправка. Во-вторых, становится очевидным, что карандашная вставка была внесена в гарвардский беловой автограф, а затем переписана и отослана Анненкову до второй половины октября 1867 года, когда Стасюлевич, судя по помете на первой странице, передал имевшуюся в его распоряжении рукопись в набор. В-третьих, в совершенно ином свете предстает текст письма Тургенева к Анненкову от 26 ноября (8 декабря) 1867 года, в котором писатель выслал очередные поправки к рассказу. «В “Бригадире” мне вздумалось прибавить еще штришка два » (П 8, 72), – сообщал он, и далее приводил перечень из дополнительных четырех поправок к трем главкам – II, III и IX. Становится понятной оговорка «<em>еще</em> два штришка», а также следующее предложение: «Если рукопись “Бригадира” еще у Вас, впишите оные места “рукою властной”, а если уже у Стасюлевича, то не забудьте присовокупить во время печатания» (П 8, 73, письмо 2119). Явно, что одну поправку «рукою властной», по поручению писателя, Анненков к этому времени уже вписал. Более того, еще 18 ноября 1867 года он вернул в редакцию «Вестника Европы» просмотренную им первую корректуру «Бригадира», которую нашел «в достодолжном порядке, за исключением разве переломанных строчек».⁵⁹ Поэтому новые поправки вносились (Анненковым или Стасюлевичем), несомненно, в корректуру, с просьбой о повторной присылке которой Анненков обратился к Стасюлевичу сразу же по получении просьбы Тургенева. «Пересылаю Вам, многоуважаемый Михаил Матвеевич, – писал он 1 декабря, – письмо Тургенева, которым он умоляет Вас ввести новые подробности и черты в “Бригадира”, по приложенному реестру. Я убежден, что Вы исполните мольбу автора, если бы она и сопряжена была с важными затруднениями. Затруднения Вам не учиться и Вас не учить преодолевать. Всего бы лучше переслать мне еще раз корректурку с новыми прикрасами или даже для осуществленья их, буде Вам некогда, но впрочем как знаете».⁶⁰

Все поправки, перечисленные в упомянутом письме к Анненкову от 26 ноября (8 декабря) 1867 года (которые условно можно обозначить как третий слой правки), обнаруживаются на полях гарвардского автографа. Особенно интересна здесь вставка к главке IX: «А что до Наркиза Семеныча, – промолвил он нараспев, – так ежели я по ихнему понятию необстоятельный человек на сем свете есть – и я на то доложу: отрастили они себе брови не хуже тетерева да и полагают, что чрез то все науки произошли… Тем временем» (П 8, 72), где Тургенев последовательно отвергает несколько вариантов, подбирая наиболее емкую характеристику, которой Огурец награждает брови Наркиза.⁶¹

Приведенные немногочисленные примеры не только свидетельствуют о значимости обнаруженного автографа для восстановления творческой истории «Бригадира», но и наглядно демонстрируют, как сильно меняет картину возникшая возможность сопоставления всех трех автографов. К сожалению, можно по пальцам сосчитать случаи, когда исследователи располагают полным комплектом рукописей того или иного произведения.