Старт и развитие масштабной конфронтации с участием мировых держав в практике международных отношений является признаком формирования нового миропорядка. Возникновение линий разграничения становится частью процесса реструктурирования мирополитической архитектуры на длительную перспективу. Ряд факторов, особенно связанных с наличием ОМУ и средств его доставки, привёл к тому, что противостояние между ведущими глобальными игроками проходит уже в состоянии не «горячей», а «холодной» войны. Вторая половина 2010х — начало 2020х гг. характеризуется возникновением и развитием сразу двух конфронтаций данного типа; первой их стороной выступают страны и институты Запада, второй — РФ в одном случае и КНР — в другом. Желание самоустраниться от «холодной войны» с очень высокой долей вероятности приведёт к ослаблению позиций де-факто и де-юре того государства, которое относило себя к категории держав. Для таковой сам факт вовлечённости в процесс конфронтации выступает катализатором международной дееспособности, а характер и масштаб участия в «холодной войне» — индикаторами степени готовности отстаивать свои национальные интересы. Прежде всего, данное правило относится к державам, соответствующим хотя бы одному из двух критериев: это нахождение в составе «коллективного» Запада или принадлежность к числу «восходящих» («поднимающихся»). Редким примером, сочетающим оба положения, является ФРГ.

Со стороны Запада чертой выстраивания конфронтации выступало создание нового или наращивание потенциала имеющегося многостороннего военного объединения. Традиционно инициатива учреждения такой структуры принадлежала США и Великобритании. В деле «сдерживания» СССР, а теперь и РФ данным объединением выступала НАТО; в случае КНР был создан механизм AUKUS (сентябрь 2021 г.). В НАТО при поддержке англо-саксонских держав ФРГ быстро (формально с 1955 г.) стала и оставалась органичной и весомой во всех отношениях (собственно военном, политическом, идеологическом) частью блока. Притом Североатлантический альянс изначально и тем более по мере расширения включал не только США, Великобританию (и Канаду), но и большое число европейских континентальных стран-участниц. Объединение AUKUS, имея на момент учреждения вчетверо меньше государств-членов, состояло лишь из англо-саксонских держав и было механизмом дистанцирования от их европейских партнёров, включая и Германию.

Задача статьи — исследовать детерминированность и динамику процесса укрепления политических и военных позиций Германии на Дальнем Востоке в контексте «холодной войны» между США с КНР.

Отношения ФРГ с государствами, расположенными в восточной части Индо-Тихоокеанского региона, применительно к общеполитической сфере в целом и особенно вопросам безопасности и обороны находят пока ограниченное освещение в работах отечественных и иностранных, в т.ч. немецких, исследователей. Наибольшее внимание уделено развитию отношений официального Берлина с КНР¹, однако пока в публикациях российских учёных не изучено наметившееся в самом начале 2010х гг. отчуждение сторон². Притом наблюдается резкий рост интереса исследователей к развитию конфронтации между США и КНР, особенно с точек зрения создания антикитайской коалиции странами Запада³, а также учреждения блока AUKUS⁴.

<h2 class="docx-publication-h2">К вопросу предопределённости появления военного присутствия ФРГ на Тихом океане в 2021 г.</h2>

Исторически позиции Германии на Дальнем Востоке были слабыми — вплоть до их практически полного отсутствия. Этим объяснялся тот факт, что бассейн Тихого океана находился на периферии политико-дипломатической и военной активности ФРГ, которая в целом резко возросла в условиях успешного разрешения «германского вопроса» (1990) и окончания предшествующей конфронтации Запад — Восток.

Ситуация резко изменилась на рубеже 2010х — 2020х гг.: заметная активизация контактов с рядом региональных игроков (Японией, Сингапуром, Австралией) по линии министерств обороны сопровождалась постановкой вопроса о развёртывании прецедентного военно-морского присутствия ФРГ на Дальнем Востоке. Чем обусловлены представленная настойчивость шагов ФРГ, притом в эпоху пандемии COVID-19, которая априори мешала любой активности на мировой арене? Иными словами, насколько случаен выбор рубежа 2020–2021 гг. как качественно нового этапа в планировании и реализации политико-военной деятельности Германии на Дальнем Востоке?

Стратегически эта резкая активизация ФРГ была предопределена. Лейтмотивом, хотя и не афишируемым, её внешней политики являлось восстановление в положении державы: по достижении статуса региональной оной (1999) Германия стала последовательно двигаться к положению полновесного глобального игрока. Осуществляемый рост объёмов, интенсивности и географическое расширение районов использования бундесвера ФРГ могут быть описаны концепцией «региональных кругов». Сначала обеспечение весомых политических и военных позиций ФРГ происходило в близлежащих регионах (Балканы, Восточная Европа) с постепенным расширением на всё более отдалённые: Африканский рог, Средиземноморье, Центральную Азию (с начала 2000х гг.), Ближний Восток (со второй половины 2000х гг.), Западную Африку (с середины 2010х гг.). Очевидно, что Дальний Восток априори не мог стать исключением из данного ряда. Ещё задолго до 2020х гг. ФРГ предпринимала соответствующие шаги: германские специалисты направлялись в зону вооружённого конфликта в Камбодже в 1991–1992 гг. (медицинская миссия бундесвера в 150 человек) и в район землетрясения в провинции Ачех в Индонезии в 2005–2006 гг. (компонента в составе мониторингово-спасательных сил ЕС)⁵. Оба эти момента (начало 1990х гг. и середина 2000х гг.) хронологически приходились на фазы «головокружения» от успехов руководства ФРГ в вопросе реализации державных амбиций, обуславливая стремление скорее закрепиться в наиболее отдалённых и притом важных регионах.

Почему в таком случае официальный Берлин ещё на старте «холодной войны» США с КНР (середина 2010х гг.) не согласился оказаться вовлечённым в этот процесс, а стал делать соответствующие шаги пятилетие спустя?

В 2014–2016 гг. ФРГ стала участвовать в выстраивании другой конфронтации — с Россией. Первоочередность подключения к «холодной войне» с РФ, а не КНР отражала различия в остроте восприятия официальным Берлином пересечения интересов с каждой из этих незападных держав — прежде всего, на постсоветском пространстве, а также на Ближнем Востоке, в Западной Африке. Здесь следует отметить и различия в составе государств, готовых к выстраиванию каждой из конфронтаций уже на начальной стадии данного процесса. В случае «холодной войны» с РФ это не только США, но и в целом массив государств-членов НАТО, т.е. само Евро-Атлантическое сообщество; с КНР — Соединённые Штаты, группа англо-саксонских стран, а также ближайшие региональные партнёры Белого дома на Дальнем Востоке, т.е. во многом акторы «коллективного» Запада, не входящие в состав Евро-Атлантического сообщества как такого⁶. Данная разница была принципиальной для Германии, которая в своей внешней политике всё же прежде всего ориентировалась на углубление контактов со странами-участницами ЕС и лишь затем — на развитие трансатлантических отношений.

В политико-дипломатическом и особенно военном отношениях ФРГ была не готова оказаться вовлечённой сразу в две «холодные войны». Официальному Берлину требовалось время, чтобы понять масштабы военного измерения «холодной войны» с РФ со стороны Евро-Атлантического сообщества. К середине 2010х гг. в результате 25-летних редукций (в рамках реорганизаций) германские войска достигли критически низкого уровня численности личного состава, единиц вооружений и военной техники (ВиВТ). В этой ситуации необходимость направления дополнительных ударных частей в состав ротационных группировок НАТО в пределах зоны ответственности Альянса означала резкое сокращение объёмов присутствия бундесвера за её пределами. При таком раскладе дальневосточное направление априори не могло стать приоритетным: фокус был сделан на предельном сохранении германских войск в Западной Африке (Мали), Центральной Азии (Афганистан), а также расширении их использования на Ближнем Востоке (в Сирии и Ираке). С одной стороны, это объяснялось стремлением сохранить уже наработанные военно-стратегические позиции. С другой, необходимостью отражения мощных угроз нестабильности (распространение террористических группировок, массовая неконтролируемая миграция, рост контрабанды), проецируемых с сирийско-иракского, малийского и ливийского направлений на ЕС в целом и ФРГ в частности. Это ставило официальный Берлин в стратегически уязвимое положение, заставляя искать помощи у незападных держав: иллюстрацией стал сохранявшийся интерес к сотрудничеству с КНР в миротворческой деятельности в ходе визита министра обороны ФРГ в страну в октябре 2018 г.⁷.

Вместе с тем, в 2017–2019 гг. масштаб проецируемых угроз нестабильности существенно снизился, что в определяющей степени было обусловлено успехами коалиции РФ — правительства САР — ИРИ в Сирии, а также усилиями самого германо-французского тандема в странах «сахельской пятёрки». Примечательно, что в обоих случаях Китай занимал дружественную позицию в отношении указанных ведущих участников урегулирования конфликтов. Изменилась для ФРГ ситуация и в случае «холодной войны» с Россией: процесс создания новых группировок по линии НАТО к 2019 г. резко замедлился, а бундесвер реализовывал тактику гибкого участия в их ротационном комплектовании. Привели ли данные перемены к возникновению у официального Берлина готовности учредить военное присутствие на Дальнем Востоке в контексте «холодной войны» в регионе?

На первый взгляд, возможно дать отрицательный ответ, если обратиться к характеру германо-китайских отношений в 2017–2019 гг. Без каких-либо проволочек функционировали все ключевые переговорные площадки, ключевой из которых выступал формат межправительственных консультаций — в июле 2018 г. состоялась очередная (5я по счёту) встреча. В октябре 2018 г. Китай официально посетила министр обороны ФРГ, а в начале сентября 2019 г. визит в страну совершила канцлер А. Меркель⁸. Очевидным было стремление ФРГ подчеркнуть де-юре дружественный характер отношений с КНР, даже в сфере безопасности и обороны. Однако едва ли данные шаги могли заретушировать существовавшие де-факто многочисленные «узкие места» диалога в политико-военной области. Так, в сфере миротворчества взаимодействие ограничивалось в основном деятельностью сил MINUSMA в Мали. В вопросах нераспространения ОМУ заметной координация была лишь по выполнению иранской «ядерной сделки» (2015); в случае с КНДР попытки использовать контакты с КНР для доведения позиции официального Берлина не давали заметного результата. Наконец, на фоне объёмной и разветвлённой торгово-хозяйственной кооперации экспорт военной продукции Германии в Китай в 2017–2019 гг. сократился с более чем 40 млн евро до менее 1 млн евро⁹. Это свидетельствовало о фактическом росте взаимной обеспокоенности. Косвенным подтверждением тому стал и визит министра обороны ФРГ в Австралию сразу после посещения У. фон дер Ляйен КНР в октябре 2018 г.¹⁰, демонстрируя приоритетность партнёров в регионе.

Чем объяснялось поведение официального Берлина в отношении Китая? Стратегически его готовность к ухудшению отношений с КНР оставалась ниже, чем с РФ, учитывая разницу в объёмах торгово-хозяйственной кооперации, географической удалённости и остроте восприятия Германией политической и военной активности каждой из этих незападных держав. Главной же причиной линии ФРГ следует признать состояние её отношений с США: в президентство Д. Трампа (2017–2020) диалог сторон стремительно деградировал, т.е. полноценное сотрудничество на большинстве треков трансформировалось во взаимодействие. Перейдя к жёсткой гегемонии, администрация 45-го президента США избрала ФРГ основным объектом критики и давления внутри Евро-Атлантического сообщества, а вовне его аналогичное положение Белым домом отводилось КНР. Руководству ФРГ претило стремление США при Д. Трампе, во-первых, разрушить систему договорённостей в сфере международной безопасности, представлявших предмет консенсуса ведущих стран Запада, во-вторых — попытки навязывать Германии скорость наращивания военной мощи, особенно ассигнований на вооружённые силы. Реакцией на это стала выработка стратегии антитрампизма, одной из многих составляющих которой являлась демонстрация нормальных отношений с КНР.

Соответственно, в условиях «ледникового периода» диалога ФРГ с США рассчитывать на их поддержку в вопросе появления бундесвера на Дальнем Востоке не приходилось. Подобный зондаж позиции Белого дома мог дать либо резко отрицательный результат, будучи обусловлен нежеланием Д. Трампа принять появление военных сил «младшего партнёра» в региональной зоне особых интересов самих Соединённых Штатов. Либо ответ был бы условно негативный: запрос Германии был бы воспринят 45-м президентом США как её «капитуляция» с указанием конкретных жёстких мер антикитайской направленности. Любой из этих сценариев был априори неприемлем, предельно чётко демонстрируя зависимость Германии от поддержки Соединённых Штатов — то, к чему стремилась администрация Д. Трампа, действуя не без успеха на афганском направлении.

Представляется, что «стратегическая сделка» между США и движением «Талибан» от 29 февраля 2020 г., предполагая вывод войск первых, а следовательно, и всех их партнёров, включая и ФРГ, из Афганистана к 1 мая 2021 г., стала первым триггером перехода официального Берлина к ускоренному варианту<em> </em>учреждения своего военного присутствия в восточной части Индо-Тихоокеанского региона (ИТР). Почему? С начала XXI века афганское направление было лидирующим при использовании бундесвера вне зоны ответственности НАТО по объёму прилагаемых усилий и политической ценности. Долгосрочное военное присутствие в Центральной Азии являлось наиболее значимой в имиджевом плане составляющей реализации ФРГ амбиций как будущей мировой державы. Соответственно, вероятную болезненную утрату стратегических позиций в северо-западных районах ИТР Германия стремилась компенсировать появлением своих военных сил в его восточной части. Притом в обоих случаях де-факто использование бундесвера было в той или иной степени направлено на «сдерживание» КНР с геополитической точки зрения, однако де-юре власти ФРГ стремились предельно смягчить такое восприятие.

Вторым триггером<em> </em>стало начало эпидемии COVID-19. Сам факт пандемии и особенно её первая волна стали «стратегическим шоком» практически для всех игроков на мировой арене, оказав парализующее воздействие на их активность вовне. Однако ФРГ удалось быстрее, чем США, преодолеть эффект скованности во внешней политике: это объяснялось не только антилидерством последних по числу заболевших и умерших от COVID-19, но предвыборной кампанией в Соединённых Штатах, которая хронологически совпала с первыми месяцами пандемии.

2 сентября 2020 г. ФРГ опубликовала концептуальный документ «Руководящие принципы политики в Индо-Тихоокеанском регионе». В нём фиксировался список партнёров, углубление сотрудничества с которыми должно было обеспечить стратегическое проникновение Германии в восточную часть ИТР: Австралия, Новая Зеландия, Япония, а также Южная Корея¹¹. С одной стороны, представленный список фокусных региональных партнёров включал в себя наиболее активных (помимо США) участников выстраиваемой конфронтации с КНР — Австралию и Японию. С другой, не упоминался Сингапур, имевший весьма доверительные отношения с ФРГ. Почему? Официальный Берлин не хотел преждевременно раздражать КНР, учитывая особый характер Сингапура как государства с иной политической системой, но преимущественно китайским населением.

Соответственно, третий триггер<em> </em>— объявление победителем на президентских выборах в США (3 ноября 2020 г.) Дж. Байдена, а не Д. Трампа, что справедливо воспринималось руководством Германии как перспектива стремительного восстановления доверия в отношениях с Белым домом.

<h2 class="docx-publication-h2">Дипломатическая подготовка и развёртывание военного присутствия Германии</h2>

На этом фоне Министерство обороны ФРГ приступило к обеспечению политической поддержки своих планов со стороны региональных партнёров. Первым в их списке, притом уже де-факто, а не де-юре, стал Сингапур — переговоры прошли уже 16 ноября 2020 г., что отразило весьма высокий уровень взаимопонимания с этим городом-государством в области безопасности и обороны¹². Уже 9 декабря 2020 г. министр обороны ФРГ, используя успех на встрече с сингапурским коллегой, подчеркнула наличие совместных интересов у АСЕАН, ЕС в целом и Германии в частности¹³. Это следовало трактовать уже как конкретные планы по появлению кораблей бундесвера в акваториях, прилежащих к территории стран-участниц АСЕАН — прежде всего, в Малаккском проливе.

15 декабря 2020 г. состоялась консультация глав военных ведомств Германии и Японии, в ходе которой была определена поддержка официальным Токио планов партнёра¹⁴. Иллюстрацией высокого уровня взаимодоверия стало проведение 13 апреля 2021 г. двусторонних переговоров в формате «2+2», т.е. с участием министров обороны и иностранных дел¹⁵. По сути, данная площадка представляла «ядро» механизма межправительственных консультаций и тем компенсировала отсутствие последнего в диалоге с Японией.

В сопоставлении с Сингапуром и Японией заметно медленнее развивался в сфере безопасности и обороны диалог ФРГ с Южной Кореей, что объяснялось наличием существенно меньшего политического «багажа» на данном треке. И всё же намерения в отношении РК, зафиксированные в «Руководящих принципах политики в Индо-Тихоокеанском регионе», начали реализовываться — официальный Сеул поддержал прибытие ВМС Германии в зону Тихого океана.

Важнейшим направлением политико-военного курса официального Берлина в регионе стало выстраивание полноценного сотрудничества с США практически сразу после вступления Дж. Байдена в должность президента. Белый дом, вернувшись к мягкому лидерству и в корне пересмотрев ценность восприятия ФРГ как партнёра, стал оказывать поддержку её планам на Дальнем Востоке. В свою очередь, именно после прихода к власти администрации Дж. Байдена Германия начала обозначать готовность встроиться в процесс конфронтации с КНР. Так, впервые это положение было обозначено в ходе очередного заседания германо-французского совета по вопросам обороны и безопасности 5 февраля 2021 г.¹⁶, а затем повторено на полях Мюнхенской конференции 19 февраля 2021 г. (в виртуальном формате) с участием президента Дж. Байдена¹⁷. В начале марта 2021 г. издание «Die Welt» опубликовало «утечку» данных Министерства обороны ФРГ, в которой подчёркивалась резко возросшая обеспокоенность военной мощью КНР. 20 марта 2021 г. Европейский союз заморозил инвестиционное соглашение с официальным Пекином, введя точечные санкции против его чиновников под предлогом защиты демократических прав в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. А на Брюссельском саммите НАТО 14 июня 2021 г. германская сторона поддержала идею использованию Альянса для «сдерживания» не только РФ, но и КНР¹⁸.

Однако выражаемая ФРГ поддержка США в вопросе выстраивания парадигмы «холодной войны» с КНР имела важные особенности — по сути, существенные оговорки. Во-первых, заметен хронологический разрыв в апреле — мае 2021 г. в вопросе декларирования Германией трансатлантической солидарности в отношении Китая. Представляется, что основная причина тому — шоковый характер восприятия официальным Берлином окончательного решения Белого дома от 13 апреля 2021 г. о выводе войск из Афганистана. Притом датой завершения этого процесса было указано 11 сентября 2021 г. с последующим переносом на 4 июля 2021 г. Тем самым надежды ФРГ сохранить военное присутствие в Афганистане, связанные со сменой администрации (тем более, что она изначально взяла паузу для оценки выполнимости «сделки» с «Талибаном»), оказались иллюзорными. Здесь следует подчеркнуть, что в контексте тональности заявлений ФРГ в отношении КНР фактор наличия сил бундесвера в составе миссии НАТО в Афганистане уже в феврале — марте 2021 г. стал приобретать идеологически чёткую антикитайскую направленность. Тем более она сохранилась бы в случае гипотетического отказа США выполнить договорённости с «Талибаном». Однако окончательное решение Белого дома следовать им не отразилось на принципиальной готовности ФРГ участвовать в «холодной войне» с КНР. Это объяснялось важностью данного процесса для самоутверждения Германии в положении мировой державы, в том числе уже отмеченного желания компенсировать утрату военно-сухопутного присутствия в северо-западной части ИТР развёртыванием оного морского в восточной. Это показала встреча глав военных ведомств США и ФРГ 1 июля 2021 г.¹⁹ — в момент фактического завершения вывода войск из Афганистана.

Во-вторых, официальный Берлин чётко обозначал перед США своё существенно менее жёсткое восприятие КНР и, соответственно, повышенную готовность к сохранению контактов с ней. Так, не была «заморожена» работа механизма германо-китайских межгосударственных консультаций: очередные (6е по счёту) состоялись 28 апреля 2021 г. в виртуальном режиме²⁰. Тем самым Германия демонстрировала свою стратегическую автономию от Белого дома, давая асимметричный ответ на давление при Д. Трампе и итоговое решение уже Дж. Байдена по Афганистану.

Наконец, ещё одним проявлением внешнеполитической гибкости ФРГ стало подчёркивание готовности участвовать в «холодной войне» США и КНР только совместно с другими континентальными европейскими государствами. Так, представленные заявления в феврале — июне 2021 г. делались на полях следующих форматов: двустороннего с Францией, площадки Мюнхенской конференции по проблемам европейской безопасности и, наконец, Североатлантического альянса.

Особенность позиции ФРГ была вновь показана в ходе саммита «G7» 11 июня 2021 г. в Великобритании. Он был воспринят рядом западных аналитиков как важный этап на пути формирования большой антикитайской коалиции с ведущим участием стран Запада²¹: на форум в качестве специальных гостей были приглашены Австралия, Индия, ЮАР, Япония. Поддерживая в целом курс на «сдерживание» КНР, Германия не была готова не только существенно снижать объёмы торгово-хозяйственной кооперации с ней, но и участвовать в реализации многих жёстких мер политического и военного характера.

К августу 2021 г. официальный Берлин существенно усилил свои стратегические позиции в восточной части ИТР. С одной стороны, была обеспечена широкая поддержка появлению сил бундесвера на Тихом океане, с другой, ФРГ сумела добиться гибкого формата участия в «холодной войне» США и КНР. В начале августа 2021 г. фрегат «Бавария» был направлен с военно-дипломатической миссией на Дальний Восток. Находясь в море 7 месяцев, корабль должен был проводить совместные морские учения, а также осуществлять дружественные визиты в порты 10 стран региона. Притом в их список входили не только Диего-Гарсия (Великобритания), Перт (Австралия), Гуам (США), Токио, но также китайский Шанхай²².

Однако данные успехи оказались ограниченными — 15 сентября 2021 г. Австралия, Великобритания и США заявили о создании военно-политического объединения AUKUS. Его учреждение выступало вызовом для интересов Франции, а опосредованно — и Германии, что де-факто ей признавалось ²³. Существенно усложнялась задача наращивания присутствия на Дальнем Востоке в увязке с гибким подходом к участию в «сдерживании» КНР. Преодоление этой дилеммы во многом будет зависеть от характера диалога ФРГ не только с США, но и с Австралией.

<h2 class="docx-publication-h2">Динамика отношений ФРГ с Австралией в 2010е — начале 2020х гг.</h2>

В сопоставлении с Сингапуром, Японией, а также США при администрации Дж. Байдена скорость подъёма отношений ФРГ с Австралией была существенно меньшей, несмотря на декларируемый интерес и прилагаемые усилия со стороны официального Берлина. Это положение тем парадоксальнее потому, что уже в 2013 г. была провозглашена формула стратегического партнёра в двусторонних отношениях. Чем объяснялось данное противоречие?

В 2014–2015 гг. германо-австралийское сотрудничество было сосредоточено в торгово-экономической сфере, по касательной затрагивая сферу безопасности и обороны²⁴. К числу причин этого относились: неготовность ФРГ в тот момент соучаствовать в «сдерживании» КНР, а также существенные различия в степени жёсткости восприятия РФ в условиях «холодной войны» с ней. В случае Австралии был значительно ниже порог условий для подключения к междержавной конфронтации и применения силы в зонах локальных вооружённых конфликтов (готовность официальной Канберры войти в состав «коалиции желающих» в ходе военно-политического кризиса вокруг Сирии в 2013 г. и применение войск в наиболее нестабильных южных провинциях Афганистана). С 2016–2017 гг. новыми сдерживающими факторами для развития диалога с Австралией стали феномены Брекзита и трампизма, учитывая степень близости группы англо-саксонских стран. Уже в конце 2010х гг. германская сторона интенсифицировала усилия по подъёму отношений. Так, 24 октября 2018 г. впервые в истории министр обороны Германии посетила Австралию — совместно с руководителем финансового ведомства²⁵. Этим ФРГ стремилась добиться эффекта «переплёскивания» достаточно продвинутого торгово-хозяйственного сотрудничества на военную сферу. Предпосылкой выступал рост объёмов экспорта германской военной продукции в Австралию с 2016 г. — до этого они почти никогда не превышали отметки в 60 млн евро.

Таблица 1. / Table 1.

Динамика продаж ВиВТ германского производства в Австралию

Export of German military products to Australia<table class="docx-publication-table"><tr><td class="docx-publication-cell"> Год</td><td class="docx-publication-cell"> 2015 г.</td><td class="docx-publication-cell"> 2016 г.</td><td class="docx-publication-cell"> 2017 г.</td><td class="docx-publication-cell"> 2018 г.</td><td class="docx-publication-cell"> 2019 г.</td><td class="docx-publication-cell"> 2020 г.</td></tr><tr><td class="docx-publication-cell"> Объём (в млн евро) </td><td class="docx-publication-cell"> 59,0</td><td class="docx-publication-cell"> 201,7</td><td class="docx-publication-cell"> 265,4</td><td class="docx-publication-cell"> 434,4</td><td class="docx-publication-cell"> 304,3</td><td class="docx-publication-cell"> 236,9</td></tr><tr><td class="docx-publication-cell"> Число сделок</td><td class="docx-publication-cell"> 424</td><td class="docx-publication-cell"> 414</td><td class="docx-publication-cell"> 427</td><td class="docx-publication-cell"> 436</td><td class="docx-publication-cell"> 281</td><td class="docx-publication-cell"> 471</td></tr><tr><td class="docx-publication-cell"> Место в топ-20 государств-импортёров </td><td class="docx-publication-cell"> 23е</td><td class="docx-publication-cell"> 7е</td><td class="docx-publication-cell"> 5е</td><td class="docx-publication-cell"> 3е</td><td class="docx-publication-cell"> 7е</td><td class="docx-publication-cell"> 8е</td></tr></table> Источники: составлено автором на основе: Bericht der Bundesregierung über ihre Exportpolitik für konventionelle Rüstungsgüter im Jahre 2016. Berlin: Bundesministerium für Wirtschaft und Energie, 2017. S. 74, 86; Bericht der Bundesregierung über ihre Exportpolitik für konventionelle Rüstungsgüter im Jahre 2017. Berlin: Bundesministerium für Wirtschaft und Energie, 2018. S. 74, 86; Bericht der Bundesregierung über ihre Exportpolitik für konventionelle Rüstungsgüter im Jahre 2018. Berlin: Bundesministerium für Wirtschaft und Energie, 2019. S. 72, 84; Bericht der Bundesregierung über ihre Exportpolitik für konventionelle Rüstungsgüter im Jahre 2019. Berlin: Bundesministerium für Wirtschaft und Energie, 2020. S. 84, 98; Bericht der Bundesregierung über ihre Exportpolitik für konventionelle Rüstungsgüter im Jahre 2020. Berlin: Bundesministerium für Wirtschaft und Energie, 2021. S. 98–99, 110.

В пятилетие 2016–2020 гг. среднегодовой объём продаж вооружений и военной техники (ВиВТ) стал составлять 288,5 млн евро, а официальная Канберра уверенно входила в топ-8 государств-импортёров германской военной продукции на мировом уровне. Основными статьями являлись поставки комплектующих для танков и бронемашин австралийского производства, грузовиков, моторов для дизельных подводных лодок, вертолётов (в небоевом варианте), а также различных боеприпасов. Соответственно, к началу 2020х гг. ФРГ утвердилась в роли внешнего технического модернизатора сухопутных войск и отчасти подводного флота Австралии. Это имело опосредованную антикитайскую направленность, учитывая растущую вовлечённость Канберры в «сдерживание» КНР.

Однако даже на этом фоне не происходило подъёма политического диалога, хотя Берлин настойчиво продолжал искать возможности для этого. Показатель тому — возросшее экспертное внимание к внутриполитической ситуации в Австралии (в частности, после выборов 2019 г.)²⁶. Но результат оказался достигнут лишь в первые месяцы 2021 г., чему способствовали приход к власти в США администрации Дж. Байдена, а также определённое потепление отношений с официальным Лондоном после завершения процедуры Брекзита (2020). Символичным стал приём вновь назначенного посла Австралии в Министерстве обороны Германии 1 декабря 2020 г.²⁷. Была интенсифицирована деятельность рабочей группы по Австралии при правительстве ФРГ, созданной ещё в 2013 г. А 10 июня 2021 г., за день до саммита «G7» с участием Канберры, состоялись германо-австралийские консультации по формуле «2+2», т.е. с участием министров обороны и иностранных дел двух стран. В ходе переговоров партнёр ФРГ приветствовал планируемое направление корабля ВМС в ИТР²⁸. Как и в случае Японии, этот механизм сотрудничества представлял собой «ядро» формата межправительственных консультаций. МИД ФРГ официально подчеркнул факт перезапуска в 2021 г. формулы стратегического партнёрства, де-юре провозглашённой сторонами ещё в 2013 г.²⁹. Тем самым, с одной стороны, признавался факт весьма ограниченных объёмов сотрудничества в сфере безопасности и обороны в середине — второй половине 2010х гг., с другой, выражалась уверенность в переходе к продвинутому уровню диалога.

Однако фактор учреждения AUKUS, резко усилив степень взаимосвязанности группы англо-саксонских стран, вновь повысил уровень неопределённости для развития германо-австралийского диалога. Показательно, что при выполнении фрегатом «Бавария» своей военно-дипломатической миссии германская сторона подробно осветила его дружественный визит в Токио (приурочив его к 160-летию сотрудничества)³⁰, но не стала давать детального описания захода в порты Великобритании, Австралии и США.

***

Потенциальная заинтересованность ФРГ в стратегическом проникновении на Дальний Восток реализовалась на практике только на рубеже 2010х — 2020х гг. Процесс набрал достаточно высокую скорость, иллюстрациями чему стала отправка фрегата «Бавария» в ИТР и запуск формата «2+2» сразу с двумя региональными игроками (Японией и Австралией). Вместе с тем, на пути дальнейшего укрепления позиций ФРГ на Дальнем Востоке и особенно сохранения взвешенного подхода к участию в «холодной войне» США и КНР возникло существенное потенциальное препятствие — фактор AUKUS. Более чем сдержанная, но одновременно осторожная реакция ФРГ на создание данного объединения иллюстрирует не только характер его восприятия Германией, но и возможные пути преодоления трудностей. Первый вариант — нейтрализация негативного влияния AUKUS посредством формализированной координации усилий этого объединения с НАТО, учитывая, что использование последней для «сдерживания» КНР одобрено странами-участницами Альянса (на саммите в июне 2021 г.). Однако весьма вероятно, что государства-члены AUKUS согласятся на такое сотрудничество лишь в формате ad hoc. Второй<em> </em>вариант — установление особых, в том числе оформленных де-юре, отношений между AUKUS как структурой и ФРГ в национальном качестве. Однако этот вариант представляется малореалистичным по тем же причинам. Создание нового трёхстороннего объединения вслед за Брекзитом и трампизмом является разновидностью критической реакции англо-саксонских стран на частичную утрату ими ведущих позиций как «ядра» Евро-Атлантического сообщества и «коллективного» Запада в пользу континентальных европейских стран-участниц (особенно самой ФРГ). Наконец, наиболее вероятным является третий<em> </em>вариант: дальнейшее углубление и расширение Германией двустороннего сотрудничества с фокусными региональными партнёрами вне AUKUS (Японией, Сингапуром, а также Южной Кореей) с тем, чтобы стимулировать государства-члены данного объединения к развитию продвинутого диалога с ФРГ. Особо значимо достижение данного положительного эффекта для развития контактов с официальной Канберрой.